Сага о диком норде
Шрифт:
Словом, Эйлид меня и манила, и злила. Иногда я думал, что Полузубый нарочно приволок девку, ведь с ее появлением я и думать забыл о том, как сбежать обратно к Альрику, всё надеялся, посмотрит она на меня.
Из-за этой девки днем я почти не задумывался о снах. Только по вечерам, укладываясь на широкую лавку и закутываясь в толстое шерстяное одеяло, я вспоминал, что меня ждет.
Начиналось обычно мирно. Я мог быть в доме отца или в лесном шалаше вместе с Дагом, мог плыть на Волчаре в окружении ульверов. Игра в кнаттлейк, пир у конунга, бег по туманному острову… А потом происходило
Успокоившись, я засыпал вновь. И приходил новый сон, всегда один и тот же. Моя землянка, скрип двери, шаги, тихое дыхание. И каждый раз я понимал, что прежде были сны, а вот сейчас — нет, сейчас я не сплю. Незнакомый голос требовал, чтобы я его нашел. Холодные руки на моем горле. Невероятная сила. И я не чувствовал в себе ни единой руны.
Иногда я просыпался от кошмара и слышал скрип двери, а потом просыпался еще раз. Дошло до того, что утром я не всегда понимал, сплю я или уже нет.
И никого, с кем я мог бы обсудить свои сны. Не Полузубому же их пересказывать!
Я долго терпел. Выпросил у бриттов курицу и принес ее в жертву Орсе, чтобы та избавила меня от дурных снов, но богиня не прислушалась к мольбе почитателя Фомрира. Фомриру же жертвовать курицу — рисковать жизнью. Создатель фьордов за подобное неуважение может навсегда отвернуться от воина.
У бриттов слушателя богов не нашлось. Живодер сказал, что я под защитой обеих богинь, и больше, чем рисунок на спине, мне ничто помочь не сможет.
Так что я посомневался, но все же поплелся к жрецу Солнца, хоть и терпеть его не мог из-за Эйлид.
Малаха все еще была там. Прислонилась к плечу жреца и водила пером, больше глядя не на узоры, а на лицо солнцелюба. Услыхав стук двери, вскинула взгляд и тут же равнодушно отвернулась. Она вообще меня не уважала?
— Кай? — жрец отодвинул Эйлид.
— Поговорить хочу, — угрюмо сказал я.
Малаха что-то сказала, но я не понял ни слова. Жрец уткнулся в узоры, видать, вспоминал слова, потом ответил девушке на малахском. И вот его я понял, он сказал ей уходить.
Эйлид поднялась, сломала перо и вышла, врезавшись в меня плечом. Впрочем, ей досталось сильнее — я даже не покачнулся. Четырехрунная…
— Ты перестал приходить. Больше не хочешь учить язык малахов?
— Больно нужно.
— Помочь с бриттским?
— Нет. Хоть я и не верю в твоего бога, но ты все же жрец. Что сказал бы твой бог, если бы тебе снились такие сны?
И рассказал ему, как смог. По правде, я думал, что жрец отмахнется от моих слов, но он серьезно задумался, а потом сказал:
— Поспи этой ночью с зажженной лампой. Если он снова придет, поднеси к его лицу лампу. Может, ты узнаешь его и поймешь, чего он хочет.
Это был странный совет, ведь невидимый человек всего лишь снился мне, но я был благодарен хоть какой-то подсказке.
— Больше ты ничего не хочешь узнать?
Гачай, так звали жреца, отложил перо в сторону и жестом предложил сесть с ним за стол.
— Хочу. Хочу узнать, неужто ты отрезал себе не только волосы на макушке? Неужто не видишь, как она к тебе липнет?
Он усмехнулся:
— Волосы я сбриваю, чтобы походить на Набианора. Бог-Солнце очистил его мысли и голову, значит, и мне так должно. Но больше никаких жертв мой пророк не требует. И я вижу, что нравлюсь Эйлид, вот только мне не по нраву такие девушки.
— Что значит не по нраву? — еще больше разозлился я.
— Она слишком большая, грубая и жесткая. Мы, сарапы, любим тихих женщин, мягких и нежных. Женщина должна почитать и боготворить своего мужчину, слушаться каждого его слова, а не сражаться с ним за столом и в постели. Мне не нравятся ее бледные глаза и светлые волосы. У красивой женщины темные, как ночь, глаза, узенькие плечи и талия, мягкий живот и длинные черные волосы. Она говорит тихо и только с разрешения господина, по первому слову готова развлечь его танцем или музыкой.
— Я таких видел, — гордо заявил я. — Вот как ты и сказал: черные, мелкие и с животом! Одна такая у меня серебряный браслет стащила.
— А еще я ни за что не разделю с Эйлид одеяло, потому что не хочу сделать всех мужчин здесь своими врагами. Да и ее нрав станет еще несноснее.
— Значит, Эйлид тебе не люба?
— Нет. И я буду рад, если она полюбит кого-то другого. Очень утомительная женщина.
От радости я позабыл о совете жреца. Уснул, как обычно, при тлеющих углях в очаге.
Мне приснился Сторбаш: длинные деревянные дома, старая драконья морда возле двери, бочонок, мальчишки в тулупах и смешных шапках. Огромные белые сугробы до крыш, белый снег валит толстыми пушистыми хлопьями — белый мир! Чистый и холодный. Я скучал по морозам и снегам. В Бриттланде не было настоящей зимы, только серые дожди, серая грязь, серые от воды дома. И вдруг раздался грохот. Я оглянулся и увидел на месте своего дома огромную яму, из которой высунулась тупая морда огненного червя. Он встряхнулся, его шкура потрескалась, и из ран потек красный жидкий огонь. И каждая упавшая пламенная капля прожигала в земле новые дыры, из которых выползали новые черви. И вскоре чистый белый мир превратился в огненно-черное пепелище, как на Туманном острове.
Я вскочил и только сейчас вспомнил о лампе, торопливо раздул угли в очаге, подлил масла в плошку, запалил фитиль и поставил лампу на земляной пол, чтобы ненароком не поджечь дом. Словно предыдущий сон был предупреждением. Вот только кто его послал? Орса? Бог Гачая?
Масла там не хватит надолго. Ночи теперь были по-зимнему длинными, хоть первый снег давно растаял и больше не выпадал. Надеюсь, второй сон придет раньше, чем выгорит масло.
Скрип входной двери, едва слышные шаги. Я медленно спустил ноги с лавки. Лампа еле-еле светила, масло почти закончилось, так что я не стал медлить. Схватил лампу, шагнул к двери, поднял руку и осветил надоедливого гостя.