Сага о Фафхрде и Сером Мышелове
Шрифт:
Почувствовав на плечах тяжесть огромной массы воды, Фафхрд вцепился в борт. Палуба угрожающе накренилась. Вода хлынула в отверстие для весел в противоположном борту. В замешательстве Фафхрд понял, что галера попала на подошву волны и зачерпывает воду всем бортом. Такого ей не выдержать. Увернувшись от следующего вала, он бросился на помощь кормчему, в одиночестве боровшемуся на юте со стихией. Они вдвоем навалились на громадное рулевое весло, которое казалось погруженным не в воду, а в камень. Дюйм за дюймом они медленно двигались по узкой палубе. И тем не менее, галера, похоже, была обречена.
Но дело решил случай — то ли на миг ослабел напор волн и ветра, то ли вовремя навалились на весла сидевшие на носу гребцы. Как бы там ни было, но полузатопленное судно медленно и неуклюже встало на ровный
Было трудно поверить, что в такой страшной сырости можно сохранить хоть какой-то огонь, но один из воинов держал в руке плюющийся искрами смоляной факел. В его свете Фафхрд разглядел, что оба они были, так же как и он, северянами. Высокие костлявые парни, такие светловолосые, что бровей почти не было видно. На них были боевые доспехи с металлическими заклепками и небольшие бронзовые шлемы. Лица их выражали нечто среднее между свирепостью и ухмылкой. Фафхрд снова ощутил запах перегара. Взглянув на нос галеры, он увидел, как трое гребцов вычерпывают из трюма воду с помощью ведра, прикрепленного к чему-то вроде ручной лебедки.
В сторону юта широкими шагами двигался какой-то человек — скорее всего, главарь, если судить по его уверенному виду и одежде, украшенной золотом и драгоценными камнями. Гибким кошачьим движением он взлетел по короткому трапу. Он казался моложе других, а черты его лица отличались изяществом. Белокурые волосы, тонкие и шелковистые, прилипли к мокрым щекам. Однако плотно сжатые, искривленные в улыбке губы говорили о кровожадности, а в ярко блестевших голубых глазах таилось безумие. Под их взглядом лицо Фафхрда посуровело. Однако Северянину не давал покоя один вопрос. Почему даже среди суматохи он не слышал ни криков, ни воплей, ни громогласных команд? С тех пор как он появился на борту, никто не произнес ни единого слова.
Похоже, юный главарь принял относительно Фафхрда какое-то решение: чуть раздвинув тонкие улыбающиеся губы, он указал рукою на скамьи для гребцов. Наконец Фафхрд решил нарушить молчание и хриплым неестественным голосом спросил:
— Что вы задумали? Не забывайте, что я спас ваш корабль.
Он весь напрягся, с удовлетворением отметив, что кормчий держится рядом с ним, словно общая работа сковала их незримой цепью. Главарь перестал улыбаться. Приложив палец к губам, он раздраженно повторил свой первый жест. На этот раз Фафхрд понял. Он должен заменить гребца, которого сбросил за борт. Иронизируя над собою в душе, Фафхрд признал, что это по-своему справедливо. Ему пришло на ум, что если он вновь ввяжется в столь невыгодное для себя сражение, его ждет быстрая смерть, а если бросится за борт в безумной надежде отыскать одномачтовик в этой завывающей и бушующей тьме, то смерть будет медленной. Руки воинов, державших мечи, напряглись. Коротким кивком Фафхрд дал им понять, что готов подчиниться. По крайней мере все они — его соплеменники.
Когда Фафхрд ощутил под лопастью своего весла тяжелую, неподатливую воду, его охватило новое, причем давно знакомое чувство. Он сразу стал как бы частью судна и стремился к той же, что и оно, цели — какова бы она ни была, проникся древним духом единения с гребной скамьей. А когда его мышцы разогрелись и настроились на ритм гребли, Фафхрд обнаружил, что поглядывает на окружающих его людей, как на старых знакомых, стремясь разгадать упрямое, каменное выражение их лиц.
Из глубокой норы под палубой юта вылезло какое-то существо, закутанное в невообразимые лохмотья, и поднесло кожаную флягу к губам гребца, сидевшего перед Фафхрдом. Среди всех этих гигантов существо казалось до нелепости крошечным. Оно повернулось, и Фафхрд узнал глазки-бусинки, которые уже видел раньше, а когда существо подошло ближе, разглядел под высоким клобуком желтоватое лицо старика-мингола, морщинистое и умное.
— Стало быть, ты новичок, — насмешливо проквакал мингол. — Мне понравилось, как ты размахивал там своим мечом. А теперь напейся как следует, потому что Лавас Лерк может решить принести тебя в жертву
Фафхрд жадно припал губами к фляге и чуть было не закашлялся, когда поток крепкого вина обжег ему гортань. Через несколько мгновений мингол отобрал флягу.
— Теперь ты знаешь, чем Лавас Лерк кормит своих гребцов. В этом мире, да и в других тоже, найдется немного команд, которые держатся на вине. — Он усмехнулся и заговорил снова: — Ты наверно удивляешься, почему я говорю вслух. Что же, молодой Лавас Лерк мог заставить своих людей дать обет молчания, но со мною этот номер не прошел, потому что я всего лишь раб. Я поддерживаю огонь — и неплохо, как ты уже убедился, — подаю им вино, и готовлю мясо, и заговариваю корабль от дурного глаза. Поэтому есть вещи, которых не могут требовать от меня ни Лавас Лерк, ни какой другой человек или даже демон.
— Но что же Лавас Лерк?..
Задубевшая ладонь мингола зажала Фафхрду рот и прервала его шепот.
— Тс-с! Тебе что, не дорога жизнь? Не забывай, что теперь ты — человек Лаваса Лерка. Но я расскажу тебе все, что ты хочешь узнать. — Мингол уселся рядом с Фафхрдом на мокрую скамью и теперь стал похож на груду небрежно сваленной черной одежды. — Поклявшись совершить набег на Симоргию, Лавас Лерк принял сам и заставил своих людей принять обет молчания, пока они не увидят берег. Тс-с! Я знаю, что говорят, будто Симоргия скрыта под толщей воды или будто такой земли никогда и не было. Но Лавас Лерк дал торжественную клятву своей матери, которую он ненавидит даже больше, чем своих друзей, и убил человека, который осмелился поставить под сомнение эту его затею. Вот мы и блуждаем в поисках Симоргии, хотя там, быть может, и делать-то нечего — разве что воровать жемчужины из раковин, да грабить рыб. Наклонись-ка пониже да не греби столь усердно, и я поведаю тебе тайну, которая вовсе не тайна, и сделаю предсказание, которое вовсе не предсказание. — Мингол пододвинулся поближе. — Лавас Лерк ненавидит всех, кто не пьян, потому что считает — и не без основания, — что лишь пьяные хоть чем-то на него похожи. Этой ночью команда будет грести хорошо, хотя у них в желудках не было мяса уже более суток. Этой ночью, благодаря вину, они увидят хотя бы отблеск видений, которые видит Лавас Лерк. Но завтра утром у них будут ныть спины, разламываться от боли черепа и подведет животы. И тогда вспыхнет мятеж, и Лаваса Лерка не спасет даже его безумие.
Фафхрд удивился: мингол внезапно вздрогнул, слабо кашлянул, а в горле у него забулькало. Северянин дотронулся до него рукой, и по его ладони потекла теплая жидкость. Лавас Лерк выдернул кинжал из горла мингола, и старик скатился со скамьи.
Все это произошло без единого слова, однако весть о том, что произошло нечто гнусное, переходя в штормовой мгле от гребца к гребцу, вскоре достигла передней скамьи. Команду охватило с трудом сдерживаемое волнение, которое стало усиливаться по мере того, как люди узнавали, что совершилось нечто действительно ужасное — убит раб, поддерживавший огонь, раб, чья чародейская сила, хоть и подвергалась нередко насмешкам, была неразрывно связана с участью всего судна. Повсюду стала слышаться если не членораздельная речь, то тихое ворчание и шепотки, скрип вытаскиваемых из воды весел — словом, набирающий силу ропот, в котором смешались страх и угроза; он прокатывался взад и вперед по судну, как волна в лохани с водой. Отчасти поддавшись всеобщему возбуждению, Фафхрд приготовился прыгнуть, только еще не решил куда — то ли на неподвижного, но уже насторожившегося Лаваса Лерка, то ли в сравнительно безопасную дыру под палубой юта. Лавас Лерк был явно обречен, вернее был бы обречен, не раздайся с юта громкий и дрожащий голос кормчего:
— Земля! Симоргия! Симоргия!
Этот дикий крик, словно костлявая рука скелета, схватил матросов за горло и довел их возбуждение до высшей точки. Все как один задрожали и полной грудью вдохнули соленый воздух. Послышались крики изумления и ужаса, зазвучали проклятия, напоминавшие мольбу. Два гребца сцепились друг с другом только затем, чтобы дать выход болезненному взрыву чувств. Другие принялись судорожно табанить и криками призывать остальных последовать их примеру, чтобы развернуть галеру и уплыть подальше от острова. Фафхрд вскочил на скамью и стал всматриваться вперед.