Сага о Форсайтах, том 1
Шрифт:
— Вы хотите видеть maman, мсье?
— Да, — ответил Сомс. — Я представитель вашего домовладельца, вернее — я его сын.
— Будьте добры, присядьте, сэр. Скажите maman, чтобы она вышла к этому господину.
Ему понравилось, что его приход, по-видимому, произвел впечатление на молодую девушку: это обнаруживало в ней присутствие деловых инстинктов. И вдруг он заметил, что она необыкновенно хорошенькая, такая хорошенькая, что его глаза с трудом могли оторваться от ее лица. Когда она встала, чтобы подать ему стул, движения ее были полны такого неизъяснимого изящества, словно ее смастерил кто-то, обладавший особым неуловимым искусством; а ее лицо и чуть-чуть открытая шея казались такими свежими, словно их только что спрыснули росой. Вероятно, в эту минуту Сомс и решил, что условия найма вовсе не были нарушены, хотя самому себе и
«Un monsieur tres distingue» — отозвалась о нем мадам Ламот, а теперь, заметив взгляды, которые он бросал на ее дочку, стала добавлять: «Tres amical, tres gentil».
Она была одной из тех красивых, пышнотелых, темноволосых француженок, каждый поступок и самый тон голоса которых внушает полное доверие к их осведомленности в домашнем хозяйстве, к их кулинарному искусству и заботливому взращиванию текущего счета в банке.
После того как начались эти визиты в ресторан «Бретань», посещения других мест прекратились, без всякого, впрочем, определенного решения со стороны Сомса, ибо он, как и все Форсайты и как большинство его соотечественников, был прирожденным эмпириком. И эта-то перемена в его образе жизни постепенно заставила его ясно осознать, что он стремится изменить свое положение неженатого мужа на положение женатого и молодожена.
Свернув на Мальта-стрит в этот вечер, в начале октября 1899 года, он купил газету, чтобы посмотреть, нет ли в ней каких-нибудь новых сообщений о деле Дрейфуса — вопрос, которым он считал полезным интересоваться для установления более дружеских отношений с мадам Ламот и ее дочерью католичками и антидрейфусистками.
Просматривая столбцы газеты. Сомс не обнаружил ничего, имеющего отношение к Франции, но заметил общее падение курса на бирже и зловещую передовицу о Трансваале. Он вошел в ресторан с мыслью: «Войны не миновать; надо будет продать консоли». Не то чтобы их было у него так много — доход они давали ничтожный, — но надо посоветовать клиентам; консоли упадут наверняка. Бросив беглый взгляд внутрь через дверь ресторана, он убедился, что дела идут как нельзя лучше, но это открытие, которое обрадовало бы его в апреле, теперь вызвало в нем некоторое беспокойство. Если шаги, которые он собирается предпринять, окончатся его браком с Аннет, было бы весьма желательно, чтобы ее мамаша благополучно отправилась к себе во Францию — путешествие, которому процветание ресторана «Бретань» может стать препятствием. Разумеется, ему придется откупиться, потому что французы только за тем и приезжают в Англию, чтобы наживать деньги, но чем лучше идут дела ресторана, тем дороже ему это обойдется. Но тут томительно-сладостное жжение в горле и усиленное биение сердца ощущения, которые он всегда испытывал перед дверью в маленькую комнатку, — помешали ему думать о том, во что это ему обойдется.
Входя, он заметил сначала широкую черную юбку, тут же исчезнувшую в глубине ресторана, а затем Аннет, которая, подняв руки, поправляла прическу. Это была поза, в которой она особенно восхищала его — вся такая округлая, гибкая и стройная. И он сказал:
— Я пришел переговорить с вашей матушкой, чтобы снять ту перегородку в зале. Нет, нет, не зовите ее.
— Вы поужинаете с нами, мсье? Через десять, минут все будет готово.
Сомс, не выпускавший ее руки из своей, поддался неудержимому порыву, удивившему его самого.
— Вы такая хорошенькая сегодня, — сказал он, — удивительно хорошенькая. Вы знаете, какая вы хорошенькая, Аннет?
Аннет вспыхнула и выдернула руку.
— Вы очень добры, мсье.
— Ничуть я не добр, — сказал Сомс и мрачно опустился на стул.
Аннет сделала легкий протестующий жест рукой, и ее красные губы, не тронутые помадой, дрогнули улыбкой.
И, глядя на эти губы. Сомс сказал:
— Вам нравится здесь или вам хотелось бы вернуться к себе?
— Ах, я люблю Лондон. Париж, конечно, тоже. Но Лондон лучше Орлеана, и здесь чудесные загородные
Сомс секунду колебался, взвешивая: Мейплдерхем? Можно ли решиться на это? Но в конце концов почему бы ему не решиться показать ей, на что она может рассчитывать? Однако... Там можно было бы и объясниться. Здесь, в этой комнате, это невозможно.
— Я бы хотел, чтобы вы с вашей матушкой приехали ко мне в следующее воскресенье, — внезапно сказал он. — Мой дом стоит на самом берегу реки; пока еще не поздно и погода держится теплая; кроме того, я могу показать вам кое-какие хорошие картины. Что вы скажете?
Аннет всплеснула руками.
— О, как это чудесно! Река такая красивая!
— Тогда решено. Я попрошу мадам.
Ему больше ничего не следует говорить ей сегодня, чтобы не выдать себя. Но разве он уже и так не сказал слишком много? Разве без умысла придет кому-нибудь в голову пригласить к себе за город хозяйку ресторана с хорошенькой дочкой? Если Аннет не понимает, то мадам Ламот отлично поймет. И пусть. Много ли есть на свете такого, чего бы не поняла мадам? К тому же он второй раз остается у них ужинать, должен же он отплатить за гостеприимство...
Возвращаясь домой на Парк-Лейн (он гостил у отца), он вспоминал нежную подвижную ручку Аннет в своей руке и предавался приятным, немножко чувственным и довольно сбивчивым размышлениям. Предпринять шаги! Какие шаги? Каким образом? Перемывать на людях свое грязное белье? Фу! С его репутацией предусмотрительного, дальновидного человека, так умело выручавшего других, ему, стоявшему на страже интересов собственности, сделаться игрушкой того самого Закона, оплотом которого он был! В этом есть что-то отталкивающее! Достаточно истории Уинифрид! Двойная огласка в семье! Не лучше ли ограничиться связью — любовная связь и сын, которого потом можно усыновить? Но путь к этим мечтам преграждала грозная, твердая, бдительная мадам Ламот, Нет! Это не выйдет. Ведь, разумеется. Аннет не пылает к нему страстной любовью; в его годы нечего на это и надеяться! Но если бы ее мать захотела, если бы это сулило им несомненные и существенные выгоды, тогда — возможно. Если же это не так, то наверняка последует отказ. Но, кроме этого, Сомс думал: «Я не подлец, я не хочу ее обижать, и я не хочу ничего тайного. Но я хочу ее и хочу сына! А для этого нужен развод — так или иначе, во что бы то ни стало развод».
В тени платанов, освещенных уличными фонарями, он медленно шагал вдоль ограды Грин-парка. Меж синеватыми очертаниями деревьев висел туман, непроницаемый для уличного света. Сотни раз проходил он мимо этих деревьев по пути из дома отца на Парк-Лейн, когда еще был совсем молодым человеком, или из своего собственного дома на Монпелье-сквер в продолжение четырех лет супружеской жизни! И сегодня, когда у него созрело решение освободиться от этих бессмысленных давних супружеских уз, ему вдруг пришла фантазия пройти до угла Хайд-парка и выйти к Найтсбридж-Гейт, как, бывало, он ходил в прежнее время, возвращаясь домой к Ирэн. Какова-то она теперь? Как она жила эти годы с тех пор, как он видел ее последний раз, двенадцать лет назад — ведь уже семь лет прошло, как дядя Джолион оставил ей эти деньги! Все так же ли она хороша? Узнает ли он ее, если увидит? «Я не очень изменился, — подумал он, — а вот она, надо полагать, изменилась. Сколько страданий она мне причинила!» Ему вдруг вспомнился один вечер. Это было в первый год после их свадьбы. Он в первый раз отправился без нее на обед — это была встреча школьных товарищей. Как он торопился домой; он вошел крадучись, бесшумно, как кот, и услышал, что она играет. Беззвучно отворив дверь гостиной, он остановился, следя за выражением ее лица; оно было так не похоже на то, что он знал, такое открытое,
доверчивое, как будто она отдавала музыке свое сердце, которое для него было закрыто. И он вспомнил, как она вдруг перестала играть и обернулась, и как лицо ее сразу стало таким, какое он знал, и как ледяная дрожь прошла по его телу, хотя в следующую минуту он уже обнимал ее плечи. Да, сколько он из-за нее выстрадал! Развод! Это смешно после стольких лет полного разрыва! Но это необходимо. Другого выхода нет. «Вопрос в том, — подумал он с неожиданной деловитостью, кому из нас придется взять на себя вину. Ей или мне? Она меня бросила. Она должна поплатиться за это. У нее, наверно, есть ктонибудь». И у него невольно вырвался глухой, сдавленный стон; повернув обратно, он направился на Парк-Лейн.