Сага о Форсайтах
Шрифт:
На Корнмаркет-стрит, над мастерской портного, обитало одно из тех привилегированных юных созданий, именуемых несовершеннолетними, коим досталось недурное наследство, чьи родители умерли, опекуны далеко, а инстинкты порочны. Девятнадцати лет сей юноша вступил на стезю, привлекательную и непостижимую для простых смертных, для которых и один проигрыш достаточно памятное событие. Уже прославившись тем, что он был единственным в Оксфорде обладателем рулетки, он проматывал свои будущие доходы с умопомрачительной быстротой. Он перекрутил Крума, хотя, будучи натурой сангвинической и субъектом весьма упитанным, не обладал пленительной томностью последнего. Для Вэла получить доступ к рулеточному столу было своего рода крещением, а возвращаться в колледж позже установленного часа через окно с подпиленной решеткой - уже в своем роде посвящением в рыцари. И вот в одну из этих божественных минут, накануне вечером, подняв однажды взгляд от обольстительного зеленого сукна, он увидел сквозь клубы дыма своего кузена, стоявшего напротив. "Rouge gagne, impair, et manque!" [14] Больше он его уже не видел...
– Пойдемте в "Сковородку", выпьем чаю, - сказал Джолли, и они направились в клуб.
Постороннему наблюдателю, увидевшему их вместе, удалось бы, вероятно, заметить неуловимое сходство между этими троюродными братьями третьего поколения Форсайтов: тот же склад лица, хотя серые глаза Джолли были более темного цвета, а волосы светлее и волнистее.
– Чаю и булочек с маслом, пожалуйста, - заказал Джолли.
– Попробуйте мои папиросы, - сказал Вал.
– Я видел вас вчера вечером. Как дела?
– Я не играл.
– А я выиграл пятнадцать фунтов.
Хотя Джолли и очень хотелось повторить шутливое замечание об азартной игре, которое как-то обронил отец: "Когда тебя обставят - жалко себя, когда сам обставишь - жалко других", - он ограничился тем, что сказал:
– Мерзкая игра, по-моему; я учился в школе с этим субъектом - он набитый дурак.
– Ну нет, не знаю, - сказал Вэл таким тоном, как если бы он выступал в защиту оскорбляемого божества, - по-моему, он отличный малый.
Некоторое время они молча пускали клубы дыма.
– Вы, кажется, знакомы с моими родными?
– сказал Джолли.
– Они завтра приедут ко мне.
Вэл слегка покраснел.
– В самом деле?! Слушайте, я могу дать вам совершенно точные указания, которыми вы можете руководствоваться на манчестерском ноябрьском гандикапе.
– Благодарю вас, но я интересуюсь только классическими скачками.
– Там много не выиграешь, - сказал Вэл.
– Я ненавижу букмекеров, - сказал Джолли, - вокруг них такая толкучка и вонь, я просто люблю смотреть на скачки.
– А я люблю подкреплять мое мнение чем-то конкретным, - ответил Вэл.
Джолли улыбнулся; у него была улыбка его отца.
– У меня на этот счет нет никаких мнений; если я ставлю, я всегда проигрываю.
– Конечно, на первых порах приходится платить за советы, пока не приобретешь опыта.
– Да, но вообще все сводится к тому, что надуваешь людей.
– Разумеется, или вы их, или они вас - в этом-то и есть азарт.
У Джолли появилось слегка презрительное выражение.
– А что вы делаете в свободное время? Гребным спортом не занимаетесь?
– Нет, я увлекаюсь верховой ездой. В следующем семестре начну играть в поло, если только удастся заставить раскошелиться дедушку.
– Это вы о старом дяде Джемсе? Какой он?
– Стар, как кора земная, - сказал Вэл, - и вечно дрожит, что разорится.
– Кажется, мой дедушка и он были родные братья.
– По-моему, среди всех этих стариков не было ни одного спортсмена, сказал Вэл, - все они только и делали, это молились на деньги...
– Мой - нет, - горячо сказал Джолли.
Вэл стряхнул пепел с папиросы.
– Деньги только для того и существуют, чтобы их тратить. Я бы хотел, черт возьми, чтобы у меня их было побольше.
Джолли смерил его пристальным неодобрительным взглядом, унаследованным от старого Джолиона: о деньгах не говорят. И опять наступила пауза, оба молча пили чай и ели булочки.
– Где остановятся ваши родные?
– осведомился Вэл, делая вид, что спрашивает это между прочим.
– В "Радуге". Что вы думаете о войне?
– Да пока что дело дрянь. Буры ведут себя совсем не по-спортсменски, почему они не бьются открыто?
– А зачем им это надо? В этой войне и так все против них, кроме их способа драться, а я так просто восхищаюсь ими!
– Конечно, они умеют ездить верхом и стрелять, - согласился Вэл, - но в общем паршивый народ. Вы знаете Крума?
– Из Мэртон-колледжа? Только по виду. Он, кажется, тоже из этой игорной компании. Он, по-моему, производит впечатление дешевого фата.
– Он мой друг, - сдержанно отчеканил Вэл.
– О! Прошу прощения.
Так они сидели, натянутые, избегая смотреть друг другу в лицо, прочно укрепившись каждый на позиции собственного снобизма. Ибо Джолли бессознательно равнялся по кружку своих товарищей, девизом которых было: "Не воображайте, что мы будем терпеть вашу скучищу. Жизнь и так слишком коротка, мы будем говорить быстрее и решительнее, больше делать и знать больше и задерживаться на любой теме меньше, чем вы способны вообразить. Мы "лучшие" - мы как стальной трос". А Вэл бессознательно равнялся по кружку товарищей, девизом которых было: "Не воображайте, что нас можно чем-нибудь задеть или взволновать. Мы испытали все, а если и не все, то делаем вид, что все. Мы так устали от жизни, что минуты для нас тянутся, как часы. Проиграем ли мы последнюю рубашку - нам все равно. Мы ко всему потеряли интерес. Все - только дым папиросы. Бисмилла!" Дух соперничества, присущий англичанам, обязывал этих двух юных Форсайтов иметь свои идеалы, а в конце столетия идеалы бывают смешанные. Большая часть аристократии нашла свой идеал в догматах "скачущего Иисуса" [15], хотя там и сям личности вроде Крума - а он был из аристократов - тянулись к оцепенелой томности и нирване игорного стола, этой summum bonum [16] прежних денди и ловеласов восьмидесятых годов. И вокруг Крума все еще собирались представители голубой крови с их былыми надеждами, а за ними тянулась плутократия.
Но между этими троюродными братьями существовала и какая-то более глубокая антипатия, проистекавшая, повидимому, из их неуловимого семейного сходства, которым оба они, казалось, были недовольны, или из какого-то смутного ощущения старой вражды, все еще существовавшей между этими двумя ветвями форсайтского рода, ощущения, которое зародили в них случайные словечки, полунамеки, оброненные в их присутствии старшими. Джолли, позвякивая чайной ложечкой, мысленно возмущался: "Боже, эта булавка в галстуке, и этот жилет, и манера растягивать слова, и эта рулетка, - какой ужас!"