Сага о Форсайтах
Шрифт:
Майкл вытер пот со лба. Он восхищался своим тестем и в то же время досадовал: "Заварил старик кашу!" Он вернулся в гостиную. Флер стояла у клавикордов с таким видом, словно ничего не случилось. Но Майкл заметил, что ее пальцы вцепились в платье, и сердце у него заныло. Волнуясь, он ждал последней ноты.
Сомс поднялся наверх и там, в кабинете Майкла, перед "Белой обезьяной", проанализировал свой поступок. Он ни о чем не жалел. Рыжая кошка! "Прирожденная выскочка"! "Деньги?" - "Не так уж много". Ха! "Это ничтожество"! Так она - внучка маркиза? Ну что ж, он указал нахалке на дверь. Все, что было в нем сильного и смелого, все, что восставало против покровительства и привилегий, - дух, унаследованный от предков, все возмутилось в нем. Кто они - эти аристократы? Какое право имеют напускать на себя важность? Нахалы! Многие из них - потомки тех, кто поднялся на высоту только благодаря грабежам и маклерству! И кто-то осмелился назвать его дочь - его дочь - выскочкой! Да он пальцем не шевельнет, шагу лишнего не ступит, хоть бы ему предстояло встретиться с самим королем! Если Флер нравится окружать себя этими людьми, то почему бы ей этого не делать? Неожиданно у него замерло сердце. А вдруг она скажет, что он погубил ее "салон"? Ну что ж! Ничего не поделаешь. Лучше было сразу покончить с этой мерзавкой и уяснить себе положение. "Я не буду ждать Флер, - подумал он.
– Буря в стакане воды!"
Когда он поднимался по лестнице в свою комнату, до него донеслись звуки клавикордов. Он подумал, не просыпается ли от этой музыки его внук. Вдруг послышалось ворчание, и Сомс подскочил. Ах, эта собака лежит у двери, ведущей в комнату бэби! Жаль, что Дэнди не было внизу, уж он бы прокусил чулки этой рыжей кошке! Сомс поднялся наверх и посмотрел на дверь комнаты Фрэнсиса Уилмота, находившейся как раз против его комнаты.
Очевидно, молодой американец тоже кое-что подслушал; но с ним говорить об этом нельзя - ронять свое достоинство! И, захлопнув свою дверь, чтобы звуки клавикордов не долетали до него. Сомс крепко закрыл глаза.
VII
ЗВУКИ В НОЧИ
Майкл никогда не видел Флер плачущей, и сейчас, когда она лежала ничком на кровати и, уткнувшись в одеяло, старалась заглушить рыдания, он почувствовал чуть ли не панический страх. Когда он коснулся ее волос, она затихла.
– Не падай духом, любимая, - сказал он ласково.
– Не все ли равно, что говорят, если это неправда.
Она приподнялась и села, скрестив ноги. Волосы у нее были растрепаны, заплаканное лицо раскраснелось.
– Кому какое дело - правда это или неправда! Важно то, что меня заклеймили.
– Ну что же, и мы ее заклеймили кличкой "предательница".
– Как будто этим поможешь делу! За спиной все мы говорим друг о друге. На это никто не обращает внимания. Но как я покажусь теперь в обществе, когда все хихикают и считают меня выскочкой? В отместку она оповестит весь Лондон. Разве я могу теперь устраивать вечера?
Оплакивает ли она свою карьеру, или его? Майкл подошел к ней сзади и обнял ее.
– Мало ли что думают люди, моя детка. Рано или поздно это нужно понять.
– Ты сам не желаешь этого понять. Если обо мне думают плохо, я не могу быть хорошей.
– Считаться надо только с теми, кто тебя действительно знает.
– Никто никого не знает, - упрямо сказала Флер.
– Чем лучше люди относятся, тем меньше они знают; и никакого значения не имеет, что они, в сущности, думают.
Майкл опустил руки. Флер молчала так долго, что он опять обошел кровать и заглянул ей в лицо, хмурившееся над подпиравшими его ладонями. Столько грации было в ее позе, что ему стало больно от любви к ней. И оттого, что ласки только раздражали ее, ему было еще больнее.
– Я ее ненавижу!
– сказала она наконец.
– Если я смогу ей повредить, я это сделаю.
Он тоже непрочь был отомстить "Гордости гедонистов", но ему не хотелось, чтобы Флер думала о мести. У нее это было серьезнее, чем у него, потому что он, в сущности, был неспособен причинять людям зло.
– Ну, дорогая моя, может быть, мы ляжем спать?
– Я сказала, что не буду устраивать вечера. Нет, буду!
– Отлично, - сказал Майкл.
– Вот и молодец.
Она засмеялась. Это был странный смех, резко прозвучавший в ночи. Майкла он не успокоил.
В ту ночь все бодрствовали в доме. Сомса мучили ночные страхи, которые за последнее время улеглись было под влиянием сигар и пребывания на свежем воздухе во время игры в гольф. И мешали эти проклятые часы, неуклонно отбивавшие время, а между тремя и четырьмя послышался шорох, словно кто-то бродил по дому.
То был Фрэнсис Уилмот. Молодой человек пребывал в странном состоянии с той самой минуты, как снял с Сомса обвинение во лжи. Сомс не ошибся: Фрэнсис Уилмот тоже слышал, как Марджорп Феррар чернила хозяйку дома, но в тот самый момент, когда он выступил с протестом, на него нашло ослепление. Эти голубые глаза, смотревшие на него вызывающе, казалось, говорили: "Молодой человек, вы мне нравитесь!" И теперь этот взгляд его преследовал. Стройная нимфа с белой кожей и золотисто-рыжими волосами, дерзкие голубые глаза, веселые красные губы и белая шея, душистая, как сосновое дерево, нагретое солнцем, - забыть он ее не мог. Весь вечер он следил за ней, но было что-то жуткое в том, какое неизгладимое впечатление она произвела на него в тот последний момент. Теперь он не мог заснуть. Хоть он и не был ей представлен, но знал, что ее зовут Марджори Феррар, и это имя ему нравилось. Он вырос вдали от городов, мало знал женщин, и она казалась ему совсем особенной, необыкновенной. А он изобличил ее во лжи! Волнение его было так велико, что он выпил всю воду из графина, оделся и потихоньку стал спускаться с лестницы. Когда он проходил мимо Дэнди, собака заворочалась, словно хотела сказать: "Странно, но эти ноги мне знакомы!" Он спустился в холл. Молочный свет лился в полукруглое окно над дверью. Закурив папиросу, Фрэнсис Уилмот присел на мраморный ларь-саркофаг. Это настолько его освежило, что он встал, повернул выключатель, взял телефонную книжку и машинально отыскал букву "Ф". Вот ее адрес: "Феррар, Марджори. Ривер Студиос, Рэн-стрит, З".
Погасив свет, он осторожно снял дверную цепочку и вышел на улицу. Он знал, как пройти к реке, и направился туда.
Был тот час, когда звуки, утомленные, засыпают, и можно услышать, как летит мотылек. Воздух был чистый, не отравленный дымом; Лондон спал в лучах луны. Мосты, башни, вода - все серебрилось и казалось отрезанным от людей. Даже дома и деревья отдыхали, убаюканные луной, и словно повторяли вслед за Фрэнсисом Уилмотом строфу из "Старого моряка" [4].
О милый сон, по всей земле
И всем отраден он!
Марии вечная хвала!
Она душе моей дала
Небесный милый сон.
Он свернул наудачу вправо и пошел вдоль реки. Никогда еще не приходилось ему бродить по большому городу в этот мертвый час. Замерли страсти, затихла мысль о наживе; уснула спешка, сном забылись страхи; кое-где ворочается человек на кровати; кто-нибудь испускает последний вздох. Внизу на воде темными призраками казались лихтеры и баржи, красные огоньки светились на них; фонари вдоль набережной горели впустую, словно вырвались на свободу. Человек притаился, исчез. Во всем городе бодрствовал он один и делал - что? От природы находчивый и сообразительный, молодой человек был неспособен поставить диагноз и уж во всяком случае не видел ничего смешного в том, что бесцельно бродит ночью по городу. Вдруг он почувствовал, что сможет вернуться домой и заснуть, если ему удастся взглянуть на ее окна. Проходя мимо галереи Тэйта, он увидел человека; пуговицы его блестели в лучах луны.
– Скажите, полисмен, где Рэн-стрит?
– Прямо, пятая улица направо.
Фрэнсис Уилмот снова зашагал. Луна опускалась за дома, ярче сверкали звезды, дрожь пробежала по деревьям. Он свернул в пятую улицу направо, прошел квартал, но дома не нашел. Было слишком темно, чтобы различить номера. Снова повстречался ему человек с блестящими пуговицами.
– Скажите, полисмен, где Ривер Студиос?
– Вы прошли мимо; последний дом по правой стороне.
Фрэнсис Уилмот повернул назад. Вот он - этот дом! Молодой человек остановился и посмотрел на темные окна. За одним из этих окон - она! Поднялся ветер, и Фрэнсис Уилмот повернулся и пошел домой. Осторожно, стараясь не шуметь, поднялся он по лестнице мимо Дэнди, который снова приподнял голову и проворчал: "Еще более странно, но это те же самые ноги!" - потом вошел в свою комнату, лег и заснул сладким сном.