Сага о Форсайтах
Шрифт:
– А этот молодой американец?
Марджори засмеялась.
– Во всяком случае, он будет молчать.
– Поклонник?
– Нет. Он уезжает в Америку.
"Ложь номер второй, - подумал Сэтлуайт.
– Но лжет она мастерски".
– Итак, вы хотите получить извинение в письменной форме, чтобы показать его всем, кто был свидетелем нанесенного вам оскорбления; а затем мы можем потребовать и денег?
– Да, чем больше, тем лучше.
"Вот сейчас она говорит правду!" - подумал мистер Сэтлуайт.
– Вы нуждаетесь в деньгах?
– О да!
– Вы не хотите доводить дело до суда?
– Не хочу; хотя, пожалуй, это было бы забавно.
Мистер Сэтлуайт опять улыбнулся.
– Это смотря по тому, сколько у вас за душой тайных преступлений.
Марджори Феррар тоже улыбнулась.
– Я вам все поведаю, - сказала она.
– Ну что вы, что вы! Следовательно, мы начнем действовать и посмотрим, что он предпримет. Он человек со средствами и юрист.
– Мне кажется, он пойдет на все - только бы не трепали на суде имя его дочери.
– Да, - сухо отозвался мистер Сэтлуайт, - так и я бы поступил на его месте.
– Вы знаете, она и правда выскочка.
– А! Вы не сказали случайно этого слова в разговоре с мистером Куинси?
– Н-нет, не сказала.
"Ложь номер третий!
– подумал мистер Сэтлуайт.
– И на этот раз шитая белыми нитками".
– Вы совершенно уверены?
– Не совсем.
– А он утверждает, что вы это сказали?
– Я его назвала лжецом.
– Вот как? И вас слышали?
– О да!
– Это может оказаться очень серьезным.
– Вряд ли он заявит на суде, что я назвала ее выскочкой.
– Это очень неглупо, мисс Феррар, - сказал мистер Сэтлуайт.
– Думаю, что мы с этим делом справимся.
И, напоследок взглянув на нее из-под длинных ресниц, он направился к" двери. Три дня спустя Сомс получил официальное письмо. От Сомса требовали формального извинения, и письмо заканчивалось словами: "В случае отказа дело будет передано в суд". За всю свою жизнь Сомс дважды обращался в суд: один раз по делу о нарушении контракта, другой раз - по поводу развода. А сейчас его привлекают за дифамацию! Сам он всегда считал себя пострадавшей стороной. Конечно, он не намерен был извиняться. Теперь, когда ему угрожали, он почувствовал себя гораздо спокойнее. Стыдиться ему нечего. Завтра же он готов еще раз назвать "рыжую кошку" предательницей и, в случае необходимости, заплатить за это удовольствие. Он перенесся мыслью в начало восьмидесятых годов, когда сам он, начинающий адвокат, выступал по делу своего дяди Суизина против другого члена "Уолпол-Клуба". Суизин на людях обозвал его "плюгавым церковником, торгашом и ничтожеством". Сомс вспомнил, как он свел оскорбление к "ничтожеству", доказав, что рост истца - пять футов четыре дюйма, что к церкви он действительно имеет отношение и любит собирать по подписке деньги на трусики для дикарей островов Фиджи. "Ничтожество" присяжные оценили в десять фунтов, и Сомс всегда утверждал, что решающую роль в этом сыграли трусики. Королевский адвокат Бобстэй очень удачно ими оперировал. Да, теперь таких адвокатов, как при Виктории, не осталось. Бобстэй живо изничтожил бы "кошку". После суда дядя Суизин пригласил его обедать и угощал йоркской ветчиной под соусом из мадеры и своим любимым шампанским. Он всех так угощал. Ну, надо надеяться, что и сейчас есть адвокаты, которые сумеют погубить репутацию, особенно если она безупречна. При желании дело можно будет уладить в последний момент. А Флер, во всяком случае, останется в стороне - нет необходимости привлекать ее в качестве свидетельницы.
Он был как громом поражен, когда неделю спустя Майкл позвонил ему по телефону в Мейплдерхем и сообщил, что на имя Флер через адвоката пришла повестка. Обвинение - дифамация в письмах, содержащих, между прочим, такие выражения: "змея" и "какие бы то ни было моральные побуждения ей чужды".
Сомс похолодел.
– Говорил я вам: следите, чтобы она не оскорбляла эту женщину!
– Знаю, сэр, но она со мной не советуется, когда пишет письмо кому-нибудь из своих друзей.
– Нечего сказать - друзья!
– сказал Сомс.
– Вот положение!
– Да, сэр. Я очень беспокоюсь. Она решила бороться. Слышать не хочет об извинении.
Сомс заворчал так громко, что у Майкла за сорок миль зазвенело в ухе.
– Что же теперь делать?
– Предоставьте это мне, - сказал Сомс.
– Сегодня вечером я к вам приеду. Может ли Флер привести доказательства в подтверждение этих слов?
– Она считает...
– Нет!
– неожиданно оборвал Сомс.
– По телефону не говорите!
Он повесил трубку и вышел в сад. Женщины! Изнеженные, избалованные, воображают, что могут говорить все, что им вздумается! И действительно говорят, пока их не проучит другая женщина. Он остановился неподалеку от пристани и стал смотреть на реку. Вода была прозрачная, чистая; река течет туда, в Лондон, и там воды ее становятся грязными. А его ждет в Лондоне это неприятное, грязное дело. Теперь ему придется собирать улики против этой Феррар и запугать ее. Отвратительно! Но ничего не поделаешь, нельзя допускать, чтобы Флер впутали в судебный процесс. Эти великосветские процессы - ничего они не приносят, кроме обид и унижения. Как на войне - можно победить и потом сожалеть о победе или проиграть и сожалеть еще сильнее. А все - плохой характер и зависть.
Был тихий осенний день, в воздухе пахло дымом от сухих листьев, которые садовник сгреб в кучу и поджег, и Сомс начал резонерствовать. Только что собрался зять работать в парламенте и создать имя своему сыну, а Флер остепенилась и начала завоевывать себе положение в обществе, как вдруг разразился этот скандал, и теперь все светские болтуны и насмешники на них ополчатся. Он посмотрел на свою тень, нелепо протянувшуюся по берегу к воде, словно ей хотелось пить. Как подумаешь - все кругом нелепо. В обществе, в Англии, в Европе - тени дерутся, расползаются, скалят зубы, машут руками; весь мир топчется на месте в ожидании нового потопа. Н-да! Он сделал несколько шагов к реке, и тень опередила его и окунулась в воду. Так и все они свалятся в холодную воду, если вовремя не перестанут ссориться. Он резко свернул в сторону и вошел в огород. Здесь все было реально, все созрело, торчали сухие стебли. Как же раскопать прошлое этой женщины? Где оно? Так легкомысленна эта современная молодежь! У всех у них, конечно, есть прошлое; но важно одно: найти конкретный определенно безнравственный поступок, а такого может в конце концов и не оказаться. Люди всегда избегают приводить конкретные доказательства. Это и рискованно и как будто неудобно. Все сплетни, больше ничего.
И, прогуливаясь среди артишоков, с одобрением думая о людях скрытных и с неодобрением о тех, что хочет вызвать их на сплетни, Сомс мрачно решил, что без сплетен не обойтись. Костер из листьев догорал, остро пахло артишоками, солнце зашло за высокую стену из выветрившегося за полвека кирпича; покой и холод царили везде, только не в сердце Сомса. Он часто, утром или вечером, заглядывал в огород - овощи были реальны, просты, их можно было съесть за обедом. Свои овощи были вкуснее покупных и дешевле - никаких спекулянтов-посредников. Может быть, играл тут роль и атавизм, ведь его прадед, отец "Гордого Доссета", был последним в длинной цепи Форсайтов-земледельцев. С годами овощи все больше интересовали Сомса. Когда Флер была совсем крошкой, он, вернувшись из Сити, нередко находил ее среди кустов черной смородины, где она возилась с куклой. Один раз в волосах у нее запуталась пчела и ужалила его, когда он стал ее вытаскивать. То были самые счастливые его годы, пока она не выросла, не окунулась в светскую жизнь, не начала дружить с женщинами, которые ее оскорбляют. Значит, она не желает приносить извинения? Ну что ж, она ни в чем не виновата. Но быть правой и идти в суд - значит пережить мучительное испытание. Суды существуют для того, чтобы карать невиновных, будь то за развод, или за нарушение слова, или за клевету. Виновные уезжают на юг Франции или не являются по вызову в суд, предоставляя вам платить издержки. Разве не пришлось ему платить, когда он подавал в суд на Босини? И где, как не в Италии, были молодой Джолион и Ирэн, когда он вел дело о разводе? И тем не менее он не мог себе представить, чтобы Флер унизилась перед этой "рыжей кошкой". Сгущались сумерки, и решимость Сомса крепла. Нужно раздобыть улики, которые запугают эту особу и заставят ее отказаться от судебного процесса. Другого выхода нет!
XIV
ДАЛЬНЕЙШИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
По не вполне понятным причинам зловредный редактор действительно "подставил ножку" правительству, и Майкл засел писать обращение к избирателям. Как сказать много и скрыть самое главное?
"Избиратели Мид-Бэкса, - решительно написал он, а затем долго сидел не двигаясь, как человек, слишком плотно пообедавший.
– Если вы снова обратитесь ко мне как к своему представителю, - медленно писал он, - я приложу все силы, чтобы послужить на пользу страны. В первую очередь я считаю необходимым следующее: сокращение вооружений, а в худшем случае увеличение воздушного флота в целях защиты Англии; развитие земледелия; ликвидацию безработицы путем эмиграции в доминионы; борьбу с дымом и уничтожение трущоб как меры здравоохранения. В случае моего избрания я буду преследовать свои цели решительно и неуклонно, не пороча, однако, тех, кто моих убеждений не разделяет. На наших митингах я постараюсь дать вам более ясное представление о моей платформе и сочту своим долгом ответить на все вопросы".
Можно ли этим ограничиться? Можно ли в обращении к избирателям не порочить противников, не превозносить самого себя? Как посмотрит на это комитет? Что скажут избиратели? Ну что ж! Если комитет останется недоволен, пускай вышвырнет обращение, а вместе с ним и его, Майкла! Впрочем, у них нет времени искать другого депутата.
Комитет действительно остался недоволен, но примирился, и обращение вместе с портретом Майкла было отпечатано и распространено среди избирателей. Майкл утверждал, что он на этом снимке похож на парикмахера.