Сага о Форсайтах
Шрифт:
В день ее последнего визита к Фрэнсису Майкл вошел, когда она переодевалась к обеду, держа в руке номер какого-то журнала.
– Вот послушай-ка, - сказал он.
В час, когда к божьей стекутся маслине
Ослики Греции, Африки, Корсики.
Если случайно проснется всесильный,
Снова заснуть не дадут ему ослики.
И, уложив их на райской соломе,
Полуживых от трудов и усталости,
Вспомнит всесильный, - и только он вспомнит,
Сердце его переполнится жалости:
"Ослики эти - мое же творение,
Ослики Турции, Сирии. Крита!"
И средь маслин водрузит объявление:
"Стойло блаженства для богом забытых" [23].
– Кто это написал? Похоже на Уилфрида.
– Правильно, - сказал Майкл, не глядя на нее.
– Я встретил его во "Всякой всячине".
– Ну, как он?
– Молодцом.
– Ты его приглашал к нам?
– Нет. Он опять уезжает на Восток.
Что он, хочет ее поймать? Знает об их встрече? И она сказала:
– Я еду к папе, Майкл. Я получила от него два письма.
Майкл поднес к губам ее руку.
– Отлично, дорогая.
Флер покраснела; ее душили невысказанные слова. На следующий день она уехала с Китом и Дэнди. Вряд ли овечка последует за ней в "Шелтер".
Аннет с матерью уехала на месяц в Канны, и Сомс проводил зиму в одиночестве. Но зимы он не замечал, потому что через несколько недель дело должно было разбираться в суде. Освободившись от французского влияния, он снова стал склоняться в сторону компромисса. В настоящее время, когда была оглашена помолвка Марджори Феррар с Мак-Гауном, дело принимало новый оборот. По-иному отнесется английский суд к легкомысленной молодой леди теперь, когда она обручена с членом парламента, богатым и титулованным. Теперь они, в сущности, имеют дело с леди Мак-Гаун, а Сомс знал, каким опасным может быть человек, собирающийся жениться. Оскорбить его невесту - все равно что подойти к бешеной собаке.
Он нахмурился, когда Флер рассказала ему про "овечку". Как он и боялся, им платили той же монетой. И нельзя было сказать ей: "Я же тебе говорил!" - потому что это была бы неправда. Вот почему он настаивал, чтобы она к нему приехала, но из деликатности не открыл ей причины. Насколько ему удалось выяснить, ничего подозрительного в ее поведении не было с тех пор, как она вернулась из Липпингхолла, если не считать этих визитов в отель "Космополис". Но и этого было достаточно. Кто поверит, что она навещала больного только из сострадания? С такими мотивами суд не считается! Сомс был ошеломлен, когда она ему сообщила, что Майкл об этом не знает. Почему?
– Мне не хотелось ему говорить.
– Не хотелось? Неужели ты не понимаешь, в какое положение ты себя поставила? Потихоньку от мужа бегаешь к молодому человеку!
– Да, папа; но он был очень болен.
– Возможно, - сказал Сомс, - но мало ли кто болен?
– А кроме того, он был по уши влюблен в нее.
– Как ты думаешь, он это подтвердит, если мы его вызовем как свидетеля?
Флер молчала, вспоминая лицо Фрэнсиса Уилмота.
– Не знаю, - ответила она наконец.
– Как все это противно!
– Конечно, противно, - сказал Сомс.
– Ты поссорилась с Майклом?
– Нет, не поссорилась. Но он от меня скрывает свои дела.
– Какие дела?
– Как же я могу знать, дорогой?
Сомс что-то проворчал.
– Он бы возражал против твоих визитов?
– Конечно нет. Он был бы недоволен, если бы я не пошла. Ему нравится этот мальчик.
– В таком случае, - сказал Сомс, - либо тебе, либо ему, либо вам обоим придется солгать и сказать, что он знал. Я поеду в Лондон и переговорю с ним. Слава богу, мы можем доказать, что молодой человек действительно был болен. Если я наткнусь здесь на кого-нибудь, кто за тобой следит...
На следующий день он поехал в Лондон. В парламенте не заседали, и он пошел во "Всякую всячину". Он не любил этот клуб, прочно связанный в его представлении с его покойным кузеном молодым Джолионом, и сейчас же сказал Майклу:
– Куда нам пойти?
– Куда хотите, сэр.
– К вам домой, если у вас можно переночевать. Мне нужно с вами поговорить.
Майкл посмотрел на него искоса.
– Слушайте, - начал Сомс, когда они пообедали, - что случилось? Флер говорит, что вы скрываете от нее свои дела?
Майкл уставился на рюмку с портвейном.
– Видите ли, сэр, - проговорил он медленно, - конечно, я был бы рад держать ее в курсе всего, но не думаю, чтобы она этим действительно интересовалась. К общественной деятельности она относится равнодушно.
– Общественная деятельность! Я имел в виду личные ваши дела.
– Никаких личных дел у меня нет. А она думает, что есть?
Сомс прекратил допрос.
– Не знаю, она сказала "дела".
– Ну, можете ее разубедить.
– Гм! А результат тот, что она потихоньку от вас навещала этого молодого американца, который заболел воспалением легких в отеле "Космополис". Хорошо, что она не заразилась.
– Фрэнсиса Уилмота?
– Да, теперь он выздоровел. Но не в этом дело. За ней следили.
– О господи!
– сказал Майкл.
– Вот именно. Видите, что значит не говорить с женой. Жены - странный народ; они этого не любят.
Майкл усмехнулся.
– Поставьте себя на мое место, сэр. Теперь я по профессии своей должен интересоваться положением страны; ну и втянулся, интересно. А Флер все это кажется вздором. Я ее понимаю; но, знаете, чем больше я втягиваюсь, тем больше боюсь, что ей будет скучно, тем больше молчу. У нее это вроде ревности.
Сомс потер подбородок. Оригинальная соперница - страна! Положение страны и его нередко тревожило, но делать из этого причину ссоры между мужем и женой - чтото пресно; он в свое время знавал не такие причины!
– Надо вам с этим покончить, - сказал он.
– Это вульгарно.
Майкл встал.
– Вульгарно! Не знаю, сэр, но, мне кажется, то же самое мы наблюдали во время войны, когда мужья были вынуждены оставлять своих жен.
– Жены с этим мирились, - сказал Сомс.
– Страна была в опасности.