Сага о халруджи. Индиговый ученик. Книга вторая
Шрифт:
Арлинг провел рукой по теплой шерсти и подумал, что обитатели пустыни так же страшны, как и ее климат.
– Это дромадер, одногорбый верблюд, – пояснил Абир, видя смущение племянника. – За день может пройти до ста арок, жрет колючки и сухие ветки, живет долго, несет почти половину своего веса, по раскаленному песку ходит, как по ковру, ветер и солнце ему нипочем. Чем больше горб, тем верблюд выносливее, а значит дороже. У старых верблюдов горбы висят, как груди у старух. У тебя хороший, верховой верблюд, белый. Кучеяры говорят, что на его спине можно выпить чашечку кофе, не пролив ни капли. Не робей, парень. Верблюд в пустыне – это твои жена, отец, брат, сестра и единственный друг, которому ты
Что бы там ни говорили кучеяры и дядя, но верблюд показался Арлингу ужасной тварью – громадной, неуклюжей, с толстыми, сухими ногами, безобразной головой и отвратительным наростом на спине. По сравнению с лошадьми, он казался нелепицей природы. С трудом сдерживая тошноту от раскачиваний горбатого, Регарди думал о своем коне, который остался пастись на просторах Ярла. Он помнил каждый изгиб его сильного тела: замечательные крутые бедра, острые, как иглы, уши, точно из железа выкованные ноги, безукоризненно круглые копыта, откинутый в виде совершенной дуги хвост, мягкую, тонкую, блестящую шерсть, длинную, шелковую гриву. Таков был его Дарсалам, и от этих воспоминаний можно было сойти с ума.
Каждое утро Арлинг просыпался от жалобных стонов и криков ярости. Это погонщики начинали вьючить верблюдов, и он не представлял, что можно было делать с животными, чтобы они издавали такие звуки. Тревожные, раздирающие вопли и гортанные понукания кучеяров преследовали его потом весь день.
После навьючивания начинался процесс взбирания на горбатого – хуже занятия было не придумать. Все путешествие Арлинг ни разу не сумел залезть и спуститься с верблюда без помощи Нуфа, который всегда держался рядом – не иначе как по указанию Абира. Верблюжье седло оказалось хитроумным приспособлением. Две широкие перевязи проходили под животом твари, а одна обматывалась вокруг шеи, чтобы устройство не съезжало назад. Само седло покоилось на остове, которое состояло из сиденья, возвышающегося над горбом верблюда. Сиденье было покрыто овчиной, но Арлинг все равно натирал себе все, что можно. К сиденью же крепилась разнообразная утварь – сумка с припасами, вонючий мешок с водой и одеяла.
Как только Регарди садился, верблюд сразу вставал, раскачиваясь, словно подпиленное дерево. Сложность состояла в том, что горбатый поднимался сначала на колени передних лап, потом на задние ноги и только напоследок выпрямлялся полностью. Все эти движения животное делало быстро и так неожиданно, что при втором толчке Арлинг, как правило, съезжал ему на шею под хохот кучеяров и Нуфа. Прошло много времени, прежде чем он научился наклонять тело сначала вперед, а потом назад, удерживаясь на адском устройстве. Регарди очень сомневался, что способ, которым передвигались знатные кучеярки – в корзине между двумя верблюдами – был лучше.
На ночлег Арлинг приезжал разбитый по всем суставам, с глубокой ненавистью в сердце к пустыне и ее обитателям. Засыпая на второй день после мучительной качки, которая была еще хуже штормов Согдианского моря, он не мог избавиться от навязчивой мысли. Рай и ад – это не то, что существовало после смерти. Они находились здесь, на бескрайних просторах Согдарийской империи. Рай был давно и безвозвратно потерян на холмах Мастаршильда, ад же догнал его из Согдианы, обретя поистине извращенные формы.
Кроме дорожных тягот, появилось еще одно неудобство, которое сильно его досаждало. В самом начале пути Абир принес похожую на платок тряпицу и, несмотря на протесты Арлинга, крепко обвязал ее ему вокруг глаз.
– Нет более суеверного народа, чем кучеяры, – пояснил он. – Если узнают, что ты слепой и ходишь без повязки, забьют камнями. Случайно взглянуть в глаза слепого считается в Сикелии дурным знаком, а тем более у торгашей. Они везде видят порчу и до смерти боятся грабежей.
По словам Абира, купцы везли целый караван сокровищ: пушнину и мед из северных провинций Согдарии, ракушки из Барракского моря, кожу, хлопок и корабельные канаты из Самонийских княжеств, райские зерна с Архипелага Самсо, по которым сходили с ума сикелийские гурманы, стекло и фарфор из Ерифреи, а также ром из Флерии, который особенно ценился в Шибане. Но, несмотря на разнообразие товаров, Арлинг чувствовал только аромат благовоний, который постоянно витал над караваном.
– Это мирра и ладан, столпы Сикелии, – объяснил Абир, шумно втягивая в себя воздух. – Запахи рая. Говорят, что Затута, бог домашнего очага, забыл закрыть двери в мир людей, вот они и проникли к нам. Мне чертовски нравятся здешние боги. Это тебе не Амирон. В Сикелии для каждого дурака найдется свой покровитель. Даже для чужеземцев. Наш бог – Омар, из всех кучеярских божков он самый понятный. Мне по душе его главная заповедь. Вот послушай. Жизнь человека длится одно мгновение. Поэтому живи и делай то, что хочешь. Если тебе что-то не хочется – просто не делай этого. И наоборот: желаемого нужно добиваться всеми силами. Мудро, да?
Если бы под Арлингом не раскачивался верблюд, а в макушку не пекло сикелийское солнце, он бы, пожалуй, согласился с дядей. Но его нынешние мытарства никак не совпадали с наставлениями Омара. Сейчас он делал как раз то, что хотел меньше всего – продолжал путешествие, не зная, кому и зачем это нужно. По мере того как его горбатый преодолевал все больше барханов, вера в балидетского мистика и его магию становилась слабее.
Им пришлось путешествовать под вымышленными именами – дядя опасался шпионов брата. Легенда была простой и замысловатой одновременно. Абир был отцом, который провожал слепого сына к чудесным источникам в реке Мианэ, надеясь на исцеление. Два пирата изображали их слуг, а Нуф – младшего брата.
В пустыне многие знакомые вещи обрели иной вкус и звучание. Среди песков Арлинг впервые столкнулся с человеческой жалостью. Дома, в Согдарии, отец и слуги тоже жалели его, но то было иное сочувствие. Они знали зрячего Регарди и воспринимали его слепоту, как временную помеху. Однако в Сикелии жалость обрела чудовищные размеры, обжигая его не меньше пустынного солнца.
Языки у кучеяров были длинные. Скоро о слепом драгане знал весь караван. На привале или в дороге к нему постоянно приходили переселенцы, путешествующие за плату вместе с торговцами, а иногда и купцы – чаще всего, их жены. Они приносили ему странные камни замысловатых форм, витые веревочки непонятного назначения, куски тканей, а также лепешки и сладости. Вручая подарки, кучеяры обязательно касались его повязки, бормоча под нос что-то невразумительное. Иногда Арлингу казалось, что в школе он учил совсем другой кучеярский. Этот язык он узнавал все меньше, поэтому предпочитал отмалчиваться. Через неделю подобного внимания, ему хотелось послать всех к дьяволу, но Абир посоветовал терпеть.
– Для них это как молитва о здоровье, – объяснял дядя. – У нас калек прячут за стенами, а в Сикелии они в почете, если, конечно, не выставляют свое уродство на показ. – Тут Абир осекся и поспешил исправиться. – То есть, прикрывают нездоровые части тела. У них считается, что если ты коснулся убогого, то, вроде как, помолился Семерице, богине жизни. В Балидете, к примеру, калеки за счет этого только и живут. Болит у тебя рука, найди безрукого, дай ему монетку и потрогай его здоровую руку. Если болит живот, нужно искать кого-то со страшными ранами в этом месте. Все просто.