Сага о халруджи. Компиляция. Книги 1-8
Шрифт:
Дия кивнула.
– Я верю. А как же ты?
– Надо закончить тут кое с кем, – уклончиво ответил Арлинг, но больше вопросов не последовало. – Завтра ночью я навещу тебя. Обещаю.
Дия была умной девочкой и все понимала. Возможно немного больше, чем ей стоило. Когда она проходила мимо стражников, один из них хохотнул, второй отпустил сальную шутку, но ее пропустили. Регарди перевел дух и решил, что в следующий раз отрежет себе палец, если когда-нибудь допустит подобные эмоции. Впрочем, Дия была всего лишь маленькой девочкой, Азатхану же сейчас было не до слез врага.
Проследив шаги нарзидки вплоть до обоза, Арлинг вернулся к серкету. Тот еще был в сознании.
– Нравится? – ехидно спросил Регарди, с трудом подавляя желание снять с полукровки кожу. – Потерпи, скоро все кончится.
До
Арлинг перевернул его на спину и приблизил к лицу полукровки голову змеи, которая судорожно била хвостом, пытаясь освободиться от его захвата. Гадюка напоминала ему Азатхана с той разницей, что эта ночь не станет для нее последней. Хрип серкета прервался, а тело под Регарди напряглось, силясь преодолеть паралич гортани. Возможность что-то сказать – последняя связь с миром живых.
– Нет, Азатхан, – покачал головой Арлинг. – Прощальных слов не будет.
Той ночью он не стал выслеживать вора. Убедившись, что с Дией все в порядке, и она спит, беспокойно ворочаясь под одеялом, Регарди вернулся в свою палатку. Устроив Азатхану настоящий «поцелуй змеи», он рисковал, но надеялся, что у Джаль-Бараката не будет времени на тщательное расследование. В пустыне случалось всякое. Даже опытный путешественник, каким, несомненно, был Азатхан, мог нарваться на гадюку в палатке, забыв проверить перед сном одеяла.
***
Арлинг так и не узнал, поверил ли Джаль-Баракат в случайную гибель Азатхана. На рассвете собирались в спешке, так как с юга неожиданно налетел самум. Караванщики не успели – буря накрыла лагерь непроницаемой пеленой, которая не спадала целых три дня. Невольно напрашивалась мысль о том, что это сам Нехебкай явился за телом умершего слуги, ведь Азатхан был серкетом, хоть и переметнувшимся к предателям. Но и когда песчаная пыль, наконец, улеглась, а бешеный рев ветра сменился на обычный тревожный свист, тронулись в пути не сразу. От невыносимого жара погибло семь нарзидов и трое керхов, еще двадцать человек не смогли встать, сраженные слабостью, которая преследовала караванщиков в Карах-Антаре. Пали все оставшиеся овцы и с десяток верблюдов.
Если гибель Азатхана как-то выделялась среди этих смертей, то начальство лагеря этого не показало. Керхского шамана раздирали на части, требуя от него чудес, Джаль-Баракат ревел на подчиненных, словно вернувшийся самум, капитан Зорган сохранял странное спокойствие, но Арлинг подозревал, что поводок, на котором он держал панику, скоро порвется.
По крикам Джаль-Бараката Арлинг понял, что нависшая над ними угроза голода из-за перевернутого ветром обоза с зерном и гибели последних овец была не самой страшной. Хуже голода и болезней было то, что караван опаздывал к назначенному сроку и теперь должен был успеть добраться до Гургаранских гор за три дня. «Нам лучше остаться в этих песках и сгинуть в буре, чем вызвать гнев Великого», – наставлял путников Джаль-Баракат на большой молитве после похорон погибших. По обычаям караванщиков, мертвецов оставили пустыне, сняв с них одежду и закрыв лица платками. Азатхана среди них не было. Возможно, Джаль-Баракат сжег тело, как это было принято у серкетов, а может, его, действительно, унес самум, чтобы Скользящий мог и после смерти служить своему богу.
Арлинг не сумел сдержать слово: с Дией после той ночи он не встретился. Как только началась буря, его без объяснений перевели в шатер к Джаль-Баракату, где всегда присутствовала стража. Но Арлинг знал – время для бунта еще не настало. Сквозь шум ненужного ему мира порой доносился голос и запах Дии. Он слышал, как она передвигалась по лагерю – чаще всего между палатками, где держали больных – и догадался, что ее приставили помогать Солу. Шаман был не лучшей кампанией, но, по крайней мере, в его интересы любовные утехи не входили. После того как Арлинг прошел с ним весь Карах-Антар, он мог с уверенностью сказать – водка была лучшим и последним другом старого шамана.
И все же Регарди было тревожно за Дию. Девочка была сильно истощена, и можно было только гадать, какие силы поддерживали ее тогда, когда почти все нарзидские дети уже ехали в обозах. Следующие два дня караван шел, не останавливаясь на длинные привалы. Арлингу удалось различить Дию среди ковыляющих нарзидов, и с тех пор он неотрывно следил за каждым ее шагом. Она хромала из-за незаживающей мозоли на левой ноге, спотыкалась, падала, упрямо поднималась и догоняла своих. Вслушиваясь в ее дыхание – сбитое, слишком частое, нездоровое – Арлинг с трудом подавлял злость. Что ей стоило отправиться в обоз к больным и детям? Ведь там еще было место. И только когда почувствовал на своей спине ее взгляд, понял. Обоз с больными плелся в хвосте, а нарзиды шли сразу за наемниками и керхами, среди которых ехал Арлинг. Возможно, догадка была слишком эгоистичной, но он не мог отделаться от мысли, что Дия шла со взрослыми нарзидами только потому, что так ей было видно его, Арлинга.
Песок больше не поднимался к небу пыльными столбами, а лежал смирно, словно испугавшись близости самой могучей горной цепи Сикелии. На пути все чаще попадались глубокие длинные трещины, которые невозможно было обойти. Пришлось разобрать одну из телег, чтобы смастерить подобие переносного моста. Порой по глине начинали бежать неровные грубые складки, похожие на стариковскую кожу. Горы смотрели на людей уже давно, но только на второй день гонок, который устроил Джаль-Баракат с Карах-Антаром, Регарди понял, что заставляло караванщиков угрюмо молчать и бормотать молитвы всем богам мира. То, что он почувствовал только сейчас, зрячие наблюдали уже давно. Громада Гургарана подпирала небо, застилая горизонт крутыми вершинами. Арлингу не с чем было сравнить величие горной цепи. Из своей зрячей жизни он помнил только синие скалы Ярлы в родовом имении отца и покрытые тайгой холмы Мастаршильда. Гургаран не напоминал ни то, ни другое. Привыкший к голосам пустыни – свисту ветру, скрипу песка, шороху сухой травы, – Арлинг терялся, когда вслушивался в тревожное молчание впереди. Ему казалось, что на них медленно наползает конец мира, тот самый край, за которым нет ничего – ни смерти, ни жизни. Это было странно. Он думал, что горы напомнят ему гигантскую каменную стену, о которую разбивается ветер, но чем ближе караван подходил к горам, тем сильнее казалось, что он двигались навстречу пропасти – крутому обрыву без дна и края.
По ночам стало холоднее, воздух потерял привычную сухость, наполнившись душной испариной, а на тропе все чаще встречались растения, которых Арлинг не замечал ни в одной части Сикелии. Низкорослые, колючие, с жесткими стеблями и крохотными тугими листьями, они крепко цеплялись за твердую глину, напоминая ожившие камни. Ветер звучал глуше, словно тоже выбился из сил и теперь на последнем издыхании провожал путников к новому рубежу в их жизнях. Зато солнце – обычно тусклое и маленькое – ликовало, раздуваясь с каждым шагом, приближающим путников к Гургарану. Арлинг, привыкший к плоским долинам Сикелии, не сразу догадался, что они уже давно поднимались вверх по длинному склону, который должен был привезти их к подножью.
И хотя Джаль-Баракат кричал, что привал будет только тогда, когда его ладони коснуться святых стен Гургарана, остановиться пришлось раньше. Не только нарзиды падали на песок, не желая подниматься – многих горцев постигла та же участь и даже бывалые керхи замедлили шаг настолько, что казалось, они стояли, поднимая и опуская ноги на одном месте. В караване не осталось ни одной лошади, последних овец съели, верблюдов не хватало. Право ехать верхом сохранилось только у начальства каравана, десятка керхов и Арлинга, который чувствовал себя особенно скверно, когда услышал, как Дия не поднялась после очередного падения. Девочку поместили в переполненный обоз с больными, где он окончательно потерял ее запах.