Сага о князе Гривальде
Шрифт:
Пролог
Савойское герцогство
Начало пятнадцатого века
Не знаю, зачем пишу тебе это письмо, отец, ведь ты при любом раскладе не сможешь прочесть его. Но что-то заставило меня сесть за стол и взять перо. Великая Тьма забрала твою душу, и, вероятно, сейчас ты незримо стоишь за моей спиной и читаешь эти строки. Если так, то, видишь, я живу в своем доме, я богат, у меня есть мой клан. И я хотел бы сказать, что счастлив и любим… у меня есть все. У меня есть вечность ! Вечность, которую я обречен провести в одиночестве. И – о злая ирония судьбы – я должен упрекать за это не Великую Тьму, а своего создателя, существо, которое когда-то заключало
Да, я написал «мой клан», и рука моя не дрогнула. Они признали власть изгнанника – ведь так ты когда-то меня называл? Не посмели не признать! А тот, кто этого не сделал, жестоко поплатился за свое решение. Я свободен, волен идти туда, куда мне захочется… Но какой ужасной ценой куплена моя свобода, отец! За что ты так обошелся со мной? За то, что я не преклонил голову перед тобой тогда, когда любой вампир из твоего клана безропотно встал бы на колени? Ты знал, что в двух мирах не найдется ни смертного, ни бессмертного существа, перед которым я опущу глаза. Неужели мой проступок должен был повлечь за собой такое серьезное наказание? Неужели ты проклял свое единственное дитя только потому, что я посмел не согласиться с тобой? Если бы твоя смерть избавила меня от моих страданий, отец. Если бы моя смерть пришла ко мне! Но она задерживается в пути.
Иногда мне кажется, что у меня нет сердца, вместо него кто-то вложил в мою грудь осколок льда – и могильный холод наполняет мою душу при мысли о том, какую тяжелую ношу я, бессмертный, должен нести. Каждый день я вспоминаю о ней – и темный душный туман ужаса застилает коридоры моего дома. Он проникает в замочные скважины, в приоткрытые двери. Он обволакивает меня, хватает за горло и не дает дышать. Я не чета всему этому зверью, что пресмыкалось перед тобой! У меня есть чувства! Почему ты лишил меня единственной вещи, без которой существование смертных и бессмертных не имеет никакого смысла?! Но… пустое. Даже если бы ты был здесь, я бы не предпринял ни одной попытки разжалобить тебя. У меня есть время – все время в двух мирах – и я расскажу эту историю от начала и до конца.
Часть первая
Германия
Конец двенадцатого века
– Ну и ну, Изабель! А где же люди?
Светловолосый мальчик лет семи в очередной раз оглядел пустынную улицу и похлопал большими голубыми глазами.
– Может, это город-призрак ? – сделал очередное предположение он.
– Ох, Клаус, прекрати уже эти свои шутки, – ответила шедшая рядом с ним девушка и покрепче взяла его за руку. – Посмотри-ка. Там что-то горит! Уж не пожар ли?
Мальчик и девушка миновали несколько кварталов и вышли к центральной площади крошечного городка. Зарево, принятое ими за пожар, при более близком рассмотрении оказалось пламенем нескольких десятков факелов. Люди, державшие их, толпились вдоль дороги, но не загораживали проход – так, будто кого-то ждали. Изабель и Клаус протиснулись вглубь толпы, и уже через минуту она вытеснила их к выложенной булыжником мостовой.
– Что случилось? – тихо спросила Изабель у стоявшей рядом с ними женщины в скромном светло-сером платье, поверх которого был надет белоснежный передник.
– Беда, беда… – покачала головой женщина.
– Кого-то ждут? – не унималась Изабель.
В ответ женщина посмотрела на нее так, будто только что заметила, с кем говорит.
– Молодая госпожа, верно, чужестранка? – нашлась она.
– Меня зовут Изабель, а это – мой брат Клаус. Мы действительно чужестранцы, только сегодня добрались до вашего города. Наши родители, да заберет Всевышний их души в Рай, умерли две луны назад… и теперь мы путешествуем.
– Несчастные дети. – Женщина, как показалось Изабель, смягчилась, и положила руки им на плечи. – Меня зовут Грета. Я заберу вас с собой. Негоже таким молодым созданиям проводить дни в скитаниях и ночевать на улице.
Клаус получил от доброй феи – именно так он про себя окрестил Грету – горсть орехов и тут же ими захрустел.
– Так кто же должен приехать? – в очередной раз задала интересующий ее вопрос Изабель.
– Молодая госпожа никогда не слышала имени князя Гривальда? – подал голос стоявший за спиной Греты молодой человек. – Как же так? Его знают все в округе.
– Беда, беда, – снова принялась причитать Грета.
– Да будет тебе, женщина, – осадил ее темноволосый мужчина в сутане священника. – Прекрати стонать. Лучше помолись за невинную душу, которую к себе сегодня заберет Господь.
Грета повернулась к нему и сложила руки в молитвенном жесте.
– Ах, святой отец! За что же Он ниспослал нам такую кару?
– Он испытывает нас, дочь моя. Тебя, меня и каждого, кто сейчас на этой площади. Достаточно ли сильна твоя вера?
Новая знакомая Изабель и Клауса не нашлась с ответом, а священник повернулся к брату и сестре.
– Вы хотели узнать, кто такой князь Гривальд? – спросил он. – Сейчас узнаете.
На площади внезапно стало очень тихо: казалось, можно было расслышать, как ветер переносит палую листву. В этой тишине цокот копыт приближающихся лошадей звучал как раскаты грома: наверное, ступи на землю свита самого Дьявола, не наделала бы она столько же шума. Через несколько минут на площади появились всадники: двое держались чуть позади первого. На первых двух были плащи с капюшонами, скрывающие их лица от посторонних глаз. Ехавший впереди всадник – его лошадь была белой как снег – казалось, не обращал внимания ни на толпу, ни на своих спутников, и смотрел куда-то в землю. Накидка из плотного светлого материала прикрывала только верхнюю часть его лица. Изабель решила, что он немолод – наверное, ему почти тридцать – но, судя по всему, красив. Она даже подумала, что видела кого-то, похожего на него – на портретах, где изображают разных принцев и аристократов. И правда, самый настоящий князь…
– Ни в коем случае не смотри ему в глаза, девочка! – шепнул Изабель священник, дернув ее за рукав платья. – Слышишь? Ни в коем случае!
Князь Гривальд остановил коня, и двое всадников последовали его примеру. Вместе с маленькой процессией замерла и толпа. И снова на площадь опустилась эта страшная тишина: только лошади изредка пофыркивали, выражая то ли нетерпение, то ли недовольство человеческим запахом. А вместе с тишиной пришел и ужас. Изабель ощущала его почти физически. Кем бы ни были эти трое, ничего хорошего они не принесли.
Несколько минут прошли в молчании, и вот толпа расступилась. На мостовую вышла женщина с маленьким ребенком на руках. Она подошла к всадникам, поколебалась, а потом протянула крошечный сверток князю Гривальду, не сказав при этом ни слова. Тот так же молча наклонился и взял из ее рук ребенка. Взял осторожно – так, будто принимал в свои объятия вазу из хрупкого фарфора. И всадники снова двинулись вперед. Мать ребенка стояла, как вкопанная, и смотрела им вслед. Слезы катились по ее щекам, но утирать их она не торопилась. Сейчас Изабель больше всего хотела, чтобы кто-то нарушил эту тишину – чтобы женщина закричала, зарыдала, чтобы кто-то с воплями бросился вслед за всадниками. Ей казалось, что кто-то проклял это место – и теперь тут никто не сможет произнести ни звука. Но женщина так и не пошевелилась и даже не всхлипнула. Священник подошел к ней, обнял за плечи и принялся шептать что-то, но слишком тихо для того, чтобы можно было разобрать слова.
А всадники, почтительно ехавшие позади своего господина – он был их господином, так решила Изабель – продолжали свой путь. Князь держал поводья одной рукой, а второй прижимал к груди малыша. Тому, похоже, было вполне уютно в объятиях незнакомца – он не плакал и не пищал, а в какой-то момент даже издал звук, напоминающий смех.
– Ах! – не удержалась Изабель.
Процессия замерла, и Грета осенила себя крестным знамением. Едва слышный вздох прокатился по толпе, а князь Гривальд повернул голову, поднял капюшон и оглядел стоявших возле самой дороги людей. Почти все замерли, опустив глаза в землю. Все, кроме Изабель. Она хорошо помнила запрет священника, но все же поймала страшный взгляд… и убедилась, что ничего страшного в нем не было. Ясные серо-стальные глаза. Чересчур печальные – но и только. Несколько секунд она изучала его лицо. Он действительно был очень красив. Не то чтобы на своем веку она успела повидать чересчур много мужчин, но таких красивых не встречала еще никогда.
Уроженец здешних широт – светлая кожа, угольно-черные волосы чуть длиннее, чем носили в том месте, где она родилась: почти до плеч, густые и прямые, такие, к которым так и хочется прикоснуться. И что-то мертвое, холодное, почти ледяное было в его лице: так выглядят мраморные памятники на могилах. Скульптор долго вырезает из камня тонкие черты, создает шедевр, который мог бы дарить свет – но он навечно останется таким, ни до кого не снизойдет и никого не согреет. Такая красота манит тайной, кажущейся возвышенностью – и не даст взамен ровным счетом ничего. Останется такой же таинственной, мертвой и холодной, сколько костров ни разводи, сколько ни предпринимай попыток тронуть сердце.