Сага о Великой Степи
Шрифт:
Так национальная политика готовила себе национальные кадры. Кадры, которые никому не были нужны. Зачем они, если нет рабочих мест?
Семьдесят лет кряду из страны лезги «утекают» мозги и руки. Здесь нет ни научных учреждений, ни современной промышленности. Зато есть талантливые ученые, квалифицированные инженеры и рабочие, которые нашли свою судьбу на стороне. Парни из Тагирджала работают в цехах Сумгаита, на промыслах Тюмени и Баку. Второсортная работа поначалу достается им. Но не в этом видится беда. Главное – растворяется гордый народ гор по имени лезги.
Вот что, на мой взгляд, самое страшное, самое невосполнимое.
Мы
– Послание Магомеду, – важно произнес историк и выразительно поднял вверх палец. Вот дата: 1223 год. Это по-нашему. А по-вашему, наверное, 1845 год или что-то в этом духе.
– Не в этом ли году Тагирджал принял мусульманство?
Бестактный вопрос. Икрам-мюалим пропустил его мимо ушей, даже отвернулся, и нарочно громко поздоровался с женщинами, которые уже добрых полчаса обмазывали глиной крышу соседнего дома и во все глаза смотрели на нас.
Я тоже поздоровался и, чтобы выйти из неловкого положения, попросил разрешения посмотреть их прекрасный дом. Гость в дом просится – кому это неприятно?
Такие дома Лермонтов называл саклей. Крошечные комнатки, устланные коврами. Веранда. Пол, как положено, глинобитный. На стенах фотокарточки, в рамках. Еще висят занавески, за которыми во встроенных нишах – посуда или постели. Печей нет. Вернее, есть, в каждой комнате, но тоже встроены в стену, и их будто бы нет.
Печь в горах топят по-черному и тогда открывают дырку в потолке. Потолок всюду прокопченный, низкий и не похож на наш. Вплотную уложенные жерди, сверху засыпанные землей, вот весь потолок. В доме поразительная чистота. Будто готовились к празднику. Ни пылинки, ни соринки, пахнет теплым хлебом, шерстью и свежим овечьим сыром.
К сакле примыкает сарай для скотины. Без скотины в горах не прожить. Дома же отапливают кизяками – сушеным навозом. Другого ничего нет. Зеленовато-коричневые лепешки пополам с соломой прилеплены в аулах едва ли не ко всем заборам, к стенам сараев. Сохнут. А высушенное топливо люди складывают высокими штабелями, заполняя до краев свои тесные маленькие дворики… Таков здесь XX век…
На ночь меня приютил Ярохмедов Ярохмед, седеющий горец с чуть притухшими черными, очень выразительными глазами.
Дом Ярохмеда построен, наверное, его дедом или прадедом. И с тех пор к нему не прикасалась рука строителя. Дом двухэтажный, с балконом, когда-то он был одним из лучших в Тагирджале. Первый этаж, как положено, для скотины. На втором живут, там есть и кунацкая, для гостей. Современная кунацкая, заставленная: кровати, стол, стулья, диван.
Мужчины уже не сидят на полу, облокотившись, как бывало, на мягкие подушки, не вытягивают с удовольствием затекшие ноги. Теперь разговаривать любят за столом. А что делать? XX век. Вечером Ярохмед поделился (за столом, разумеется) мечтой – он получил участок на равнине, будет строиться. Да вот бабушка и мать боятся ехать, говорят, душно им на равнине будет, особенно бабушке, за свои сто лет так и не выезжавшей из Тагирджала.
И тут же Ярохмед почему-то вспомнил, каким был еще не давно их аул, как он славился острословами – шутники на весь Кавказ. «Приехал как-то секретарь райкома, толстый, важный, в шляпе и с портфелем в руке. Ходит по Тагирджалу и кричит на всех. Видит, мальчик лет семи ведет ишака и курит. Секретарь кричит:
– Эй, маленький и куришь. Тогда дай сигарету ишаку.
– Мой ишак представитель райкома, ему «Казбек» нужен, – спокойно сказал мальчик. И пошел дальше».
А самой глупой шуткой лет сто назад была бы такая: «Скоро не будет лезгинских праздников». Честное слово, засмеяли бы, никто бы не поверил, что внуки выбросят папахи, бурки, черкески своих дедов. И уж в чем можно быть абсолютно уверенным – никому в голову не пришло бы сказать, что в аулах замолкнут песни, что народ, давший миру лезгинку, разучится ее танцевать. (С остывшей кровью разве танцуют лезгинку? Пей – не пей водку, а кровь разогревает не она…)
– В Тагирджал, – вспоминал дальше Ярохмед, – люди приходили и по делу, и просто так, послушать, посмеяться, душу отвести.
В. Верещагин. Лезгинка. 1864–1867 гг.
В селении целых семь (!) пиров – святых мест. Около одного женщины лечатся от бесплодия, у другого – когда пропадает в груди молоко. Есть пир, земля которого лучшее средство от зубной боли, нужно лишь положить кусочек на больной зуб – боль как рукой снимет. Помогало лучше, чем иные нынешние лекарства.
И сейчас нет-нет да и появится новая тряпочка у пира. Значит, снова кто-то пришел просить помощи у Всевышнего. Значит, не забыты слова бабушек и дедушек о великих таинствах Тагирджала.
Утром меня ждала новая дорога – Ярохмед обещал проводить в Судур, еще одно древнее лезгинское селение. Оно моложе Тагирджала, там нет замечательных пиров, но зато там хорошо виден Шахдаг, гора, покрытая снегом. Рядом Главный Кавказский хребет, а это, каждый знает, уже серьезно.
Ехать недалеко – километров десять. Но долго. По тропе, верхом. Другой дороги из Тагирджала нет. Когда-то дорога была вполне приличной, но вот заросла без людей: приходилось пригибаться, чтобы ветки не поранили лицо. Кустарники кое-где уже сомкнулись над тропой.
Красота кругом фантастическая. Тропа ведет по краю каньона. Где-то внизу слышится река, ее скрывал туман, вернее, облака. Раза два или три видел притоки неведомой реки, они срывались с соседнего склона и падали в облако.
Иногда кустарники, обсыпанные ягодами, кончались и тропа петляла среди огромных камней, подернутых мхом и клочьями травы. А когда не было и этой растительности, тропа сужалась, прилипала к горе, и оставалось молить Аллаха, чтобы лошадь вписалась в размеры дороги. И лишь бы не оступилась. Ведь дорога на Судур лежит на высоте двух километров.
К обеду доехали. Я чувствовал смертельную у сталость. Высокогорье! Еще бы на километр пути меня не хватило. Без седла, честное слово, по горам много не наездить, да с непривычки – надо сжимать коленями круп, иначе свалишься… Но какие впечатления.
Ехали, и слава Аллаху, не видели ничего, кроме хорошего.
За такие впечатления в цивилизованном мире платят твердой валютой. Но здесь о доходе от туризма даже не слышали, иначе пару-тройку седел сделали бы. На всякий случай. Или – нет мужчин?