Сага о Йёсте Берлинге
Шрифт:
В один прекрасный день он поднялся на крышу башни и начал прилаживать к своим плечам крылья.
Двое уличных мальчишек и какой-то гимназист, ловившие с моста уклейку, увидели его и заорали что есть мочи так, что их услыхал весь город. Потом они помчались по улицам, задыхаясь, распахивали двери и кричали:
— Кевенхюллер собрался летать! Кевенхюллер собрался летать!
Он спокойно стоял на крыше башни, расправляя крылья, а на рыночную площадь с узких улочек старого Карлстада стекался народ.
Служанки забыли про кипящие котлы и поднимающееся тесто. Старухи побросали недовязанные чулки, надели на нос очки и помчались на площадь. Члены магистрата и бургомистр
Вскоре на мосту стало черным-черно от людской толпы. Соляной рынок был битком набит народом, люди толпились и на берегу реки вплоть до усадьбы епископа. Давка была хуже, чем на ярмарке, и зевак собралось больше, чем в тот день, когда через город проезжал Густав III в карете, запряженной восьмеркой лошадей, которые мчались с такой скоростью, что на повороте карета вставала на два колеса.
Наконец Кевенхюллер приладил крылья и оторвался от крыши. Он взмахнул крыльями несколько раз, поднялся в воздух и поплыл в воздушном океане высоко над землей.
Он вдыхал полной грудью чистый, пьянящий воздух. Грудь его высоко вздымалась, в нем закипела древняя рыцарская кровь предков. Он нырял, словно голубь, парил, словно ястреб, быстро взмахивал крыльями, словно ласточка и, как сокол, уверенно направлял свой полет. Он смотрел вниз на прикованную к земле толпу, не сводившую глаз с него, плывущего в воздухе. Ах, если бы он мог смастерить для каждого из них такие же крылья! Если бы только ему было позволено дать им силу подняться и парить в чистом небе! Какими бы прекрасными людьми они стали тогда! Даже в этот победный миг Кевенхюллера не оставляла мысль о трагедии его жизни. Он не мог наслаждаться один тем, чего были лишены другие. Ах эта лесовица, если бы только мог еще раз повстречаться с ней!
И тут его глаза, ослепленные ярким солнечным светом и искрящимся воздухом, вдруг заметили нечто летящее прямо ему навстречу. Он видел, как шевелятся и несут чье-то тело большие крылья, такие же, как у него самого, как развеваются золотистые волосы, колышется зеленый шелк, диким блеском горят глаза. Это она! Это она!
Не помня себя, он стремительно ринулся к ней, чтобы поцеловать, а быть может, чтобы убить ее — этого он сам еще не осознавал, — но, во всяком случае, чтобы заставить ее снять тяготеющее над ним проклятие. Чувства и разум изменили ему в этом стремительном полете. Не сознавая, куда летит, он видел перед собой лишь развевающиеся на ветру волосы и горящие диким блеском глаза. Приблизившись к ней вплотную, он протянул руки, чтобы схватить ее. Но тут его крылья запутались в ее более сильных крыльях, затрещали и сломались, а он сам, перевернувшись несколько раз в воздухе, полетел вниз.
Придя в сознание, он увидел, что лежит на крыше своей башни, а рядом с ним — поломанная летательная машина. Он опустился прямо на собственную ветряную мельницу. Мельничные крылья подхватили его, перевернули несколько раз и швырнули на крышу башни.
Игра была окончена.
Кевенхюллер вновь впал в отчаянье. Монотонный труд честного ремесленника вызывал у него отвращение, а прибегать к колдовскому искусству он больше не осмеливался. Если он сотворит еще одно чудо и снова уничтожит его, сердце у него разорвется от горя. А не уничтожит, так его вконец замучает мысль о том, что оно не приносит пользу другим.
Он достал свою котомку, которую носил еще подмастерьем, взял в руки сучковатую палку и, простившись с мельницей, отправился искать лесовицу.
Кевенхюллер раздобыл
— Лесовица, лесовица, отзовись! Это я, Кевенхюллер, Кевенхюллер! Иди сюда, иди сюда! — Но она не пришла.
Странствуя в поисках лесовицы, он попал в Экебю — это было за несколько лет до того, как прогнали майоршу. В Экебю его хорошо приняли, и он остался там. Так в компании кавалеров появился высокий, сильный и удалой рыцарь, молодец хоть куда и на пиру, и на охоте. К нему вернулись воспоминания детства. Кевенхюллер позволил называть себя графом, да и внешне он теперь походил на старого немецкого барона-разбойника: большой орлиный нос, лохматые брови, остроконечная бородка и лихо закрученные усы.
Он стал кавалером среди кавалеров, ничуть не лучше остальных, тех, кого, как говорили люди, майорша собиралась отдать врагу человеческому. Волосы его поседели, а мозг пребывал как бы во сне. Он так постарел и перестал думать о подвигах своей юности. Он не способен был больше творить чудеса. Это вовсе не он изобрел самоходную карету и летательную машину. Что за вздор, конечно, не он!
Но вот майоршу изгнали из Экебю, и кавалеры стали хозяевами большого имения. И тут пошла такая жизнь, что хуже и представить себе невозможно. Казалось, будто шторм пронесся по земле. Безумства юных лет вновь обрели силу, злые силы вновь пришли в движение, заставив все доброе трепетать, люди не могли обрести мир на земле, а духи — на небесах. Доврские ведьмы спустились с гор верхом на волках, злые силы природы вырвались на свободу, а в Экебю появилась лесовица.
Кавалеры ее не узнали. Они считали ее несчастной женщиной, которую жестокая свекровь довела до отчаянья. Они приютили ее, оказывали ей королевские почести, любили ее, словно родное дитя.
Лишь одному Кевенхюллеру было ведомо, кто она есть на самом деле. Вначале и он был ослеплен ею, как все остальные. Но однажды, когда она надела зеленое с отливом шелковое платье, он узнал ее.
Вот она сидит на лучшем в Экебю диване, обитом шелком, а кавалеры, эти старые дураки, наперебой стараются ей угодить. Один из них — ее повар, другой — камергер, третий — придворный музыкант, а вот этот — сапожник. У каждого свои обязанности. Мерзкая троллиха притворяется больною, но Кевенхюллер знает, что это за болезнь. Она просто-напросто насмехается над ними.
Он предостерегал кавалеров:
— Посмотрите на ее острые зубы, на горящие диким блеском глаза! Да ведь это лесовица, в это страшное время вся нечисть выползает наружу. Говорю вам, это лесовица, она явилась сюда нам на погибель. Я встречал ее раньше.
Но как только Кевенхюллер увидел лесовицу и узнал ее, им вновь овладела жажда творить. В мозгу у него зажглись и закипели мысли, пальцы заболели от желания сжать молоток или напильник, и подавить его он не мог. Скрепя сердце он надел рабочую одежду и заперся в старой слесарной, которую он сделал своей мастерской.
И тут по всему Вермланду прошел слух:
— Кевенхюллер начал работать!
Люди, затаив дыхание, прислушивались к стуку молотка в запертой мастерской, визгу напильника и стону кузнечных мехов.
Скоро новое чудо увидит свет. Каким оно будет? Может, оно научит нас ходить по воде или перебросить лестницу к Большой Медведице?
Для такого человека невозможного нет. Мы своими глазами видели, как он поднялся в воздух на крыльях, как его экипаж мчался по улицам. Этим даром его наделила лесовица, для него нет невозможного.