Сахалин
Шрифт:
Соседи нехотя вылезали из изб, глядели, "кто орет?" - махали рукой и отправлялись обратно в избу:
– Началось опять!
Вопила, сидя на завалинке, все та же - опухшая от лени и сна баба.
Около стоял ее мужик и, видимо, уговаривал.
Грешный человек: я сначала подумал, что он потерял терпение и "поучил" свою сожительницу.
Но, подойдя поближе, я увидел, что тут было что-то другое.
Баба сидела, правда, с растрепанными волосами, но орала спокойно, совсем равнодушно и терла кулаками совершенно сухие глаза!
– Ах, ты! Веред-баба! Прямо веред!
– растерянно пробормотал мужик.
– Да что ты! "Поучил", может, ее? Бил?
– Какое там!
– с отчаянием проговорил он.
– Пальцем не тронул! Тронь ее, дьявола! Из-за полусапожек все. Вынь ей да положь полусапожки. "А то, - говорит, - к надзирателю жить уйду!" Тьфу, ты! Вопьется этак-то, да и ну на улицу голосить, чтобы все слышали, будто я ее тираню, и господину смотрителю поселений подтвердить могли. А где я возьму ей полусапожки, подлюге?!
Вот вам типичная, характерная, обычная сахалинская "семья".
Сожитель
– Барин! Господин! Ваше высокобродие!
– слышится сзади крик.
Останавливаюсь.
Подбегает, без шапки, запыхавшийся поселенец.
Видимо, гнался за мной долго и упорно.
– Я вас по всему посту ищу, бегаю!
– Что тебе?
– Изволили давеча такую-то заходить требовать?
Он называет мне фамилию одной ссыльно-каторжной, преступление которой меня интересовало.
– Да. А что?
– Дозвольте доложить. Она теперь дома.
И он спрашивает уже, понизив голос, тоном чрезвычайно конфиденциальным:
– К вам их прикажете прислать или сами пойдете?
А на лице так и светится "полная готовность" на все услуги.
– Да ты думаешь, зачем мне?
Поселенец осклабляется во всю свою физиономию: "Шутник, дескать, барин".
– Известно, зачем господа требуют!
Боже! Зачем я не художник, чтобы нарисовать в эту минуту эту подлую физиономию!
– Да ты кто ж такой ей будешь, что этакие дела за нее берешься устраивать?
– Я-то?
– Ты-то!
Поселенец чешет слегка в затылке.
– Сожитель ейный!
– Как же ты... Как тебя даже и назвать, не знаю...
– Михайлой зовут-с!
– Как же ты... Михайла ты этакий!.. Как же ты свою же собственную сожительницу, сам же...
"Михайла" смотрит на меня и удивленно и иронически. "Откуда, мол, такой взялся, что никаких порядков не знает?"
– Не извольте беспокоиться, - с усмешечкой говорит он, - по здешним местам это принято. Не токмо что сожительницу или жену там, дочь представляют.
И заканчивает уж совершенно серьезно:
– Жрать надо, ваше высокоблагородие... Так вам, ваше высокоблагородие, как же-с? Требуется?
Тошно становится глядеть на этого
– Слушай, ты! Заплачу тебе все равно, не за это, а за другое: скажи мне откровенно, где была твоя сожительница давеча, когда я заходил ее спрашивать. Вот деньги.
– Покорнейше благодарствуем...
– Слышь, только откровенно!
– Это мы завсегда можем. Не извольте сумлеваться... Где ж ей быть? На фарт ходила[12].
– Так вы и живете?
– Так и живем. Да нешто мы одни, барин? Оно вам, конечно, может, спервоначала не кажется. А поживете, обвыкнете! Так не требоваится?.. Прощения просим. На милости покорнейше благодарим. Ваши деньги фартовые. Выиграю на них, - за ваше здоровьице выпью...
И, отбежав на небольшую дистанцию, он повернулся и крикнул:
– Потребуется что, - кликните Михайлу.
Он назвал свою фамилию.
– Завсегда с полным моим удовольствием!
Вот вам еще не менее типичная, обычная сахалинская "семья".
Добровольно последовавшая
Вот изба, где живет семья, добровольно последовавшая за своим поильцем-кормильцем на Сахалин.
Они прибыли почти в одно и то же время: он - весной, семья - осенью девяносто пятого года.
По сахалинским правилам, его на первое время освободили от работ, "для домообзаводства".
Как и большинство таких семей, - если они приезжают с маленькими деньжонками, - они устроились сравнительно недурно.
Купили у какого-то поселенца, выехавшего на материк, избенку, завели огородишко, есть корова, разводят "чушек".
По-сахалински, это совсем "слава Тебе, Господи".
В избе грязновато, но домовито.
Из-за ситцевых занавесей, закрывающих колоссальную постель, выглядывают детишки.
Не сахалинские, хмурые, забитые, мрачные детишки, а со светлыми льняными волосенками, веселыми, продувными глазишками.
Видно, что дети хоть, по крайней мере, сыты.
Хозяина нет дома, ушел в тайгу отбывать каторжную работу, таскать бревна. Хозяйка дома работает и, видимо, чем-то сильно раздражена.
– Здравствуйте, хозяюшка.
– Здравствуй, добрый человек. Спасибо хоть на добром слове, что доброе слово сказал. А то здесь, окромя "подлеца" да "мерзавца", и слов других нет. Только день деньской и слышишь: подлят да мерзавят. Живой бы в землю легла, чтобы ушеньки мои не слышали. Сторона тоже, чтобы пусто ей было. Чтобы ей, окромя святых икон, скрозь землю провалиться. Господи, прости меня, грешницу! Милости просим присесть.
– Что, тетка, ужли так Сахалином недовольна?
– Да чем тут довольной-то быть, прости, Господи! Этаку даль ехали. Этакое добро-то везли, - деньги. Последнее добро попродали. Копленое, береженое тратишь.