Сахарские новеллы
Шрифт:
Месяца не прошло, а Гука уже стала одеваться по-новому. Хамди накупил ей разных тканей, неизменно черных или темно-синих. Ткани были плохо прокрашены и оставляли на коже темные отпечатки. Обернувшись в темно-синий кусок ткани, Гука с головы до ног окрашивалась в синий цвет. Теперь ее было не узнать. Хоть она и бегала по-прежнему босая, щиколотки ее украшали золотые и серебряные браслеты, волосы она стала забирать наверх, а тело умащать благовониями – их едкий аромат смешивался со специфическим запахом годами не знавшего мытья тела. Она превратилась в настоящую сахравийку.
В последний
– Что же ты возьмешь с собой, когда выйдешь замуж? – спросила я ее. – Ни котла, ни сковородки?
– А я никуда не ухожу! – ответила она. – Хамди оставляет меня дома.
– А как же твой муж? – изумилась я.
– Он тоже будет здесь жить.
Я невольно ей позавидовала.
– И сколько вы сможете здесь оставаться?
– По обычаю до шести лет, а потом надо уезжать.
Вот почему Хамди потребовал такой огромный выкуп. Оказывается, зять будет жить в доме тестя и тещи.
За день до свадьбы Гука, согласно обычаю, должна была покинуть отчий дом, чтобы в день свадьбы жених привел ее обратно. Я подарила ей браслет из поддельного нефрита, который она давно у меня выпрашивала. В день, когда Гуке надо было уходить из дому, явилась ее старшая тетка, старая-престарая сахравийка. Гука уселась перед нею, и та принялась ее наряжать. Распустив волосы Гуки, она заплела их в три десятка тоненьких косичек, а к макушке прикрепила пучок искусственных волос, совсем как у придворной девицы в Древнем Китае. В каждую косичку она вплела по цветной бусине, а всю макушку Гуки утыкала сверкающими фальшивыми драгоценностями. При этом лицо невесты осталось ненакрашенным. Когда волосы Гуки были убраны, мать принесла ей новую одежду.
Гука надела белое платье в складочку, а затем с головы до ног завернулась в черное покрывало. Ее и без того полная фигурка, казалось, раздулась еще больше.
– Ну и толстушка! – вырвалось у меня.
– Толстая – значит, красивая, – отозвалась ее тетка. – Так и надо.
Наряженная Гука молча сидела на полу. Лицо ее было очень красивым. Мрачная комнатка осветилась сиянием ее головных украшений.
– Ну, пошли! – Тетка и старшая двоюродная сестра Гуки вывели ее за дверь. Эту ночь ей предстояло провести в доме тетки, чтобы завтра вернуться домой. И тут меня осенило: а ведь Гука так и не помылась! Неужели даже перед свадьбой мыться не нужно?
В день свадьбы дом Хамди было не узнать. Исчезли грязные соломенные циновки, коз прогнали, перед входом положили только что зарезанного верблюда, в комнатах расстелили множество красных арабских ковров. Самым удивительным был барабан из козьей кожи, который поставили в углу; на вид ему было лет сто, не меньше.
Наступили сумерки. Солнце покатилось за горизонт, безбрежная пустыня окрасилась в кроваво-алый цвет. Послышался бой барабана. Печальный и монотонный, он разносился далеко вокруг. Если бы я не знала, что это в честь свадьбы, то наверняка испугалась бы таинственного грохота. На ходу натягивая свитер, я отправилась к дому Хамди, воображая, что вот-вот попаду в прекрасную сказку из «Тысячи и одной ночи».
Однако в доме, куда я вошла, атмосфера стояла гнетущая. В гостиной сидели мужчины-сахрави, все они курили. Дышать было нечем. Аббуд был тут же вместе со всеми, и, если бы я не познакомилась с ним раньше, мне бы и в голову не пришло, что это и есть жених.
В углу комнаты сидела женщина, черная, как уголь. В черной накидке, с непокрытой головой, она была здесь единственной женщиной. То и дело запрокидывая голову, она сосредоточенно со всей силы била в барабан. Ударив несколько десятков раз, она вставала, встряхивалась всем телом и издавала пронзительный вопль, похожий на первобытный крик североамериканского индейца. Она сильно выделялась на фоне остальных.
– Кто это? – спросила я старшего брата Гуки.
– Это рабыня, мы взяли ее из дома бабушки. Прославленная барабанщица.
Я восхищенно цокнула языком.
– Какая удивительная рабыня!
В дом вошли три старухи. Усевшись, они затянули под бой барабана заунывную, похожую на плач песню. Мужчины принялись хлопать в такт. Я, как женщина, могла лишь смотреть на все это через окно, стоя снаружи. Все молодые женщины столпились у окна, лица их были полностью закрыты, видны лишь огромные прекрасные глаза.
Прошло почти два часа. Уже стемнело, а барабанный бой все продолжался, вместе с хлопаньем и пением.
– Долго еще? – спросила я мать Гуки.
– Долго, – ответила та. – Пойди лучше поспи.
Я пошла к себе, строго-настрого велев сестренке Гуки разбудить меня под утро, когда придет время встречать невесту.
В три часа на рассвете в пустыне было до дрожи холодно. Старший брат Гуки и Хосе возились с фотоаппаратом и болтали. Я вышла, накинув пальто. Брат Гуки недоуменно спросил:
– Она что, тоже пойдет?
Я стала упрашивать его взять меня с собой, и он в конце концов согласился. Здешним женщинам полагается знать свое место.
Нашу улицу заполнили джипы, старые и новые. Судя по всему, Хамди пользовался среди сородичей большим авторитетом. Мы с Хосе уселись в один из джипов, предназначенных для встречи невесты. Колонна джипов, рассекающих кругами по пустыне, непрерывно сигналила. Мужчины, издавая какие-то первобытные возгласы, на всех парах двинулись к дому Гукиной тетки.
Это раньше было принято ехать к шатру невесты верхом на верблюдах, стреляя вхолостую из ружей. Теперь на смену верблюдам пришли джипы, а на смену пальбе – автомобильный гудок.
Меня страшно возмутило то, как Аббуд, выйдя из машины, ворвался в компании своих приятелей в комнату, где сидела Гука, и, не поздоровавшись ни с кем, схватил ее за плечи и потащил наружу. Все смеялись, глядя, как Гука, наклонив голову, упирается изо всех сил. Она была настолько тяжелой, что дружки кинулись помогать Аббуду. Гука громко зарыдала. Я не знала, плачет ли она по-настоящему или притворяется, но то, как ее грубо схватили и потащили, потрясло меня до глубины души. Закусив нижнюю губу и пылая от гнева, я ждала окончания этого фарса.