Сакура и дуб (сборник)

Овчинников Всеволод Владимирович

Живя в Лондоне, нетрудно подметить своеобразную склонность англичан ходить на концерты ветеранов сцены, чтобы аплодировать артистам, давно прошедшим зенит своей славы. Эти поклонники бывших знаменитостей отнюдь не лишены художественного вкуса. Они отлично сознают, что потускневший талант их любимцев уступает блеску только что взошедших звезд. Но их аплодисменты искренни, ибо выражают присущее англичанам чувство привязанности, верность чему-то уже сложившемуся и потому прочному.

Когда новое светило мирового тенниса встречается в Уимблдоне с некогда прославленным игроком, чьи силы, однако, уже не первый год идут на убыль, можно не сомневаться, что симпатии зрителей будут на стороне ветерана. Это, пожалуй,

единственный случай, когда здесь можно столкнуться с предвзятостью в спорте.

Англичане уважают возраст – в том числе и возраст собственных чувств. Убеждения у них вызревают медленно. Но когда они уже сложились, их нелегко поколебать и еще труднее изменить силой. Приверженность традициям старины, любовь к семейным реликвиям, настороженное отношение к переменам (если только они не происходят постепенно и незаметно) – во всем этом проявляется дух консерватизма, свойственный английскому характеру.

Английский обыватель желает перемен к лучшему. Однако при этом он интуитивно следует словам своего соотечественника Бэкона, который учил, что Время – лучший реформатор. Рискованным броскам он предпочитает осторожное продвижение вперед шаг за шагом при безусловном сохранении того, что уже достигнуто. Инерция былых, лучших времен сказывается в его неторопливости и неповоротливости, в его неспособности к быстрым решениям, в его самоуверенной нелюбознательности и привычке оглядываться на прецедент.

Англичане не доверяют крайностям. Еще в прошлом веке говорили, что их консерваторы – либеральны, а либералы – консервативны. По словам немецкого социолога Оскара Шмитца, англичане питают пристрастие к тому, что является средним и, хочешь не хочешь, посредственным. Не на подобной ли почве произрастает искусство компромисса, издавна свойственное британским правящим кругам? Именно этот постоянный поиск примиряющего, осуществимого, – удобного, именно эта туманность мышления, позволяющая пренебрегать принципами, логикой и одновременно придерживаться двух противоположных мнений, создали Англии репутацию «коварного Альбиона», столь часто давали повод обвинять ее в лицемерии.

Эта черта английского характера имеет много корней. Помимо воспитанной в народе склонности к компромиссам, она поощряется двойственностью английской жизни. Культ старины, стремление увековечить прошлое в настоящем создает смешение теней и реальности, потворствует самообману. «Иностранцам трудно понять, – утверждает писатель Гарольд Никольсон, – что наше лицемерие проистекает не от намерения обмануть других, а от страстного желания успокоить самих себя».

В консерватизме англичан многое смыкается с практичностью. Они не доверяют умственной акробатике, предпочитая твердо стоять ногами на почве здравого смысла. Их больше привлекают не абстрактные идеи, а утилитарная сторона вещей, не теоретические обобщения, а руководство к действию, которое непосредственно вело бы к конкретному результату.

Однако так ли уж англичане рассудочны? И так ли безраздельно господствует в их мировоззрении здравый смысл? По мнению Джона Б. Пристли, суть английского характера, путеводная нить в его лабиринте, ключ к его загадкам кроется в том, что барьер между сознательным и бессознательным в нем четко не обозначен. Англичане настороженно относятся ко всему чисто рациональному. Они отрицают всесилие логики и деспотическую власть рассудка. Они считают, что разум не должен доминировать всегда и во всем, что на каком-то смутно обозначенном рубеже он должен уступить дорогу интуиции. Подозрительная к новшествам и чурающаяся крайностей английская натура склонна к выжиданию и неторопливым поискам компромисса между сомнением и верой.

Англичане предпочитают истину «с открытым концом», то есть нечто недосказанное, недовыраженное, оставляющее простор для домысливания. Смешение сознательного и бессознательного, приверженность к инстинктивному и интуитивному нередко толкает их к самообману, а через него – к лицемерию.

Что же управляет англичанином? Безусловно – не разум; редко – страсть; вряд ли – своекорыстие. Если сказать, что англичанином управляют обычаи, возникнет вопрос: как может тогда Англия быть краем индивидуализма, эксцентричности, ереси, юмора и причуд?

Англичанином управляет его внутренняя атмосфера, погода его души. Когда он пьет пиво и раскуривает свою трубку; когда он усаживается в удобное кресло у себя в саду или у камина; когда он, умытый и причесанный, поет в церкви, отнюдь не задумываясь над тем, верит ли он хотя бы слову в этих псалмах; когда он слушает сентиментальные песни, которые его не трогают, но и не раздражают; когда он решает, кто его лучший друг и кто его любимый поэт; когда он выбирает политическую партию или невесту; когда он стреляет дичь или шагает по полям – им всегда руководит не какой-то точный довод разума, не какая-то цель, не какой-то внешний факт, а всегда атмосфера его внутреннего мира.

Джордж Сантаяна (Испания). Монологи в Англии. 1922

Другие европейские земли похожи на регулярные сады, в которых видите ровные деревья, прямые дорожки и все единообразное; англичане же в нравственном смысле растут, как дикие дубы, по воле судьбы, и хотя все одного рода, но все различны…

Н. М. Карамзин (Россия). Письма русского путешественника. 1790

Английскую душу можно уподобить не саду, где природа подчинена геометрии, и не первобытному лесу, а парку, где природа сохраняет свои права настолько, насколько это совместимо с удобствами для человека; она, по существу, является таким же компромиссом между естественным и искусственным, как английский парк.

Пауль Кохен-Партхайм (Австрия). Англия – неведомый остров. 1930

Одна из самых привилегированных публичных школ Англии однажды пригласила на кафедру французского языка профессора из Парижа. Ему отвели лучший коттедж со старинным садом, которым гордились многие поколения прежних обитателей. Это был, в сущности, английский парк, распланированный так умело, что выглядел вовсе не распланированным. Это был уголок природы, возделанный столь искусно, что казался вовсе не возделанным.

Французу, однако, такая «запущенность» пришлась не по вкусу. Наняв садовников, он принялся выкорчевывать вековые деревья, прокладывать дорожки, разбивать клумбы, подстригать кусты – словом, создавать геометрически расчерченный французский сад. Вся школа – как преподаватели, так и воспитанники – следили за этими переменами безмолвно. Но парижанин тем не менее чувствовал, что со стороны окружающих к нему растет какая-то необъяснимая неприязнь. Когда француз с немалым трудом допытался наконец до причины подобного отчуждения, он был немало удивлен: «Но я ведь старался, чтобы сад стал красивее!»

Лейтмотивом популярной в Лондоне книги Ричарда Фабера «Французы и англичане» служит мысль о том, что многие различия между этими двумя народами коренятся в их отношении к природе. Если французский садовник, как и французский повар, демонстрирует свою власть над ней, то англичане, наоборот, отдают предпочтение естественному перед искусственным. В этом контрасте между англичанами и французами нельзя не усмотреть тождества с главной чертой, разделяющей японцев и китайцев. В отличие от своих континентальных соседей, оба островных народа в своем мироощущении ставят природу выше искусства.