Сакура и дуб (сборник)
Шрифт:
«Тот, кто контролирует господствующие позиции в экономике и финансах Британии, тот держит в своих руках и контроль над средствами массовой информации – прессой, телевидением, радио, книгоиздательством, кинематографией. Трудящиеся, члены профсоюзов не могут рассчитывать, что такое положение вещей будет служить их интересам, тем более содействовать приходу к власти подлинно широкого демократического движения народных масс. Вот почему средства массовой информации в Британии являются на сто процентов антисоциалистическими и прокапиталистическими», – пишет лорд Бригиншоу, в прошлом печатник, который стал видным профсоюзным деятелем и даже был возведен в пэры.
Право собственности на газеты, телекомпании и радиостанции, разумеется, только видимая верхушка айсберга, лишь часть
Кто же дирижирует этим оркестром? Кто и как приводит в движение механизм, предназначенный манипулировать общественным мнением? Тщетно искать ответ в беседах с теми, кто заправляет в Лондоне прессой и эфиром. С видом оскорбленной невинности они изобразят изумление самой постановкой вопроса и примутся снисходительно-назидательным тоном пояснять, что британская пресса потому, мол, и именует себя свободной, что каждый журналист волен писать, что ему вздумается, и что каждая газета знать не знает никаких рекомендаций со стороны.
На Флит-стрит, да и вообще «в высоком лондонском кругу», избегают говорить об идеологии. Ее стараются изобразить понятием чужеродным, несвойственным английской натуре: идеология, мол, потворствует предвзятости и препятствует объективности.
«В Англии не любят идеологию, – пишет американский социолог Дэвид Коллио в книге “Будущее Британии”. – Англичанам из поколения в поколение внушали, что политический строй их страны основан на прочном английском прагматизме, превосходящем все, что есть у несчастных обитателей континента, которые погрязли в поисках рациональных систем и опасных заблуждениях философского идеализма».
Как и сама страна, британские газеты придерживаются классовых различий. Вы есть то, что вы читаете. Наверху читают «Таймс» или – при склонности мыслить социальными категориями – «Гардиан». Буржуазия читает «Дейли телеграф», которая, как и ее подписчики, занимается наивным лицемерием, скрывая под сдержанной внешностью пристальный интерес к пикантным придворным подробностям. Простонародье берет или «Дейли миррор», или «Сан» – неприглядное творение австралийца Руперта Мердока. Где-то посередине, вдоль нечетких рубежей мелкой буржуазии дрейфуют «Дейли мейл» и «Дейли экспресс» (самая беззастенчиво расистская газета в Британии). Действительно серьезная журналистика появляется лишь по воскресеньям в «Обсервер», «Санди таймс» и иногда – в «Санди телеграф».
Разнокалиберная артиллерия Флит-стрит производит не столько выстрелы, сколько хныканье. Ей не по плечу мериться силами с засекретившимся правительством. Там, где больше всего требуется зоркость, британские редакторы слепы. Они все еще держат своих репортеров там, где должна быть власть – в Вестминстере, а не там, где она есть – в Уайтхолле. Это лишь на пару кварталов дальше, но порой равнозначно тысячам миль.
Средства массовой информации сосредоточены в руках людей, которые разделяют взгляды правящего класса. В результате способность британской печати действительно ставить под вопрос, разоблачать слова и дела тех, кто занимает руководящие посты, более ограничена, чем в Америке, причем не столько политической и юридической цензурой, сколько самоцензурой, порожденной общностью взглядов и представлений. Поэтому британская правящая элита может действовать в условиях секретности, не подвергаясь непрошеным вторжениям и обмениваясь информацией лишь с другими избранными членами узкого и доверенного круга.
Британская пресса содержит кое-что из лучшего и многое из худшего, что есть в журналистике. Присущая ей тенденция скорее развлекать, чем просвещать, огорчит всякого, кто считает, что демократия может успешно функционировать на основе хорошо информированного общественного мнения.
На пути от Виндзорского замка ко дворцу Хэмптон-корт экскурсионные автобусы обычно сворачивают к Темзе, чтобы иностранные туристы смогли увидеть луг, где в 1215 году восемнадцать баронов заставили короля Иоанна скрепить своей печатью Великую хартию вольностей – ту самую Магна Карту, от которой, как говорится в здешних путеводителях, ведет свою родословную британская демократия. Гиды не преминут подчеркнуть, что именно из Магна Карты, как дуб из желудя, выросли свобода личности, неприкосновенность частной жизни, терпимость к инакомыслию.
Возле конной статуи Карла I на Трафальгарской площади гиды напоминают о назидательной судьбе этого короля, который был обезглавлен за то, что, вопреки Великой хартии вольностей, своевольничал с парламентом. Иностранцам расскажут, что и сама Трафальгарская площадь служит как бы олицетворением британской демократии, ибо здесь вправе проводить свои митинги (заручившись разрешением полиции) представители любых политических течений. Впору спросить экскурсовода, с какой же целью на крышах зданий, обрамляющих этот «оазис свободомыслия», установлены полицейские телекамеры? И как совместить свободу личности, неприкосновенность частной жизни, политическую терпимость с негласной слежкой, подслушиванием телефонных разговоров, составлением черных списков «неблагонадежных элементов», на основе которых люди подвергаются репрессиям не только в своей общественной, но и трудовой деятельности?
О Магна Карте средний англичанин знает куда больше, чем о мультикартотеке, где на него заведено досье, в которое непрошеные биографы тайно заносят факты о его взглядах и поведении. Как-то промелькнуло сообщение о том, что служба контрразведки МИ-5 при содействии Особого отдела Скотленд-Ярда регулярно представляет правительству доклады о деятельности руководителей Британского конгресса тред-юнионов. По словам видного лейбориста Робина Кука, в Особом отделе Скотленд-Ярда заведены дела на три с лишним миллиона «политически неблагонадежных лиц».
Подобные факты объясняют интерес читателей к книге прогрессивного журналиста Тони Баньяна «Политическая полиция в Британии». Уже само ее заглавие развенчивает идеал, о котором веками мечтательно вздыхали либеральные интеллигенты Европы, – образ «колыбели демократии», где как пример терпимости к вольнодумству заморским туристам демонстрируют уголок ораторов в Гайд-парке.
В книге приводится обширный фактический материал о роли полиции в британской политической жизни, о расширении ее сотрудничества с армией и разведывательными службами. Хотя деятельность этих органов обычно рассматривается изолированно, они представляют собой взаимосвязанные части единого механизма, подчеркивает автор. К рычагам этого механизма относится использование уголовного законодательства против политической оппозиции, применение различных методов слежки, включая прослушивание телефонных разговоров, вскрытие писем, использование доносчиков и провокаторов.
Автор подробно показывает роль Особого отдела Скотленд-Ярда как политического органа полиции, ведущего постоянное наблюдение за составом и деятельностью общественных организаций и профсоюзов. Полицейский компьютерный центр в Гендоне позволяет вести досье на 36 миллионов имен, то есть практически на все взрослое население страны.
Британское государство, напоминает Тони Бань ян, издавна применяет уголовное законодательство против политической оппозиции. Инакомыслящих можно обвинить в «подстрекательстве к мятежу» («попытка вызвать недовольство, внушить ненависть или неуважение к правительству или конституции, посеять рознь и вражду между различными группами подданных Ее Величества») или в «преступном сговоре» по закону 1875 года.