Сакура и дуб (сборник)
Шрифт:
Маститые лондонские политики любят говорить о палате общин как о живом существе: «Палата не любит, чтобы ее держали в неведении…», «Палата не потерпит подобного безразличия…». В действительности же «праматерь парламентов» терпит многое, и прежде всего упадок своего влияния. Она по-прежнему остается центром политической жизни, но в значительной мере утратила былую роль в осуществлении политической власти.
Показательный симптом – состав посетителей в центральном лобби. Для большинства из них Вестминстерский дворец – такая же туристская достопримечательность, как, скажем, Тауэр. Подлинное лоббирование по важным вопросам, вроде налоговых уступок, торговых субсидий или размещения государственных заказов, давно перекочевало из Вестминстера на Уайтхолл. Деловой мир предпочитает иметь дело не с политиками, а с чиновниками, которые определяют содержание правительственных биллей еще задолго до того, как они появятся в парламенте. Парламентская процедура призвана создать впечатление, будто все важные вопросы решаются именно под сводами Вестминстерского дворца, по инициативе членов парламента и в результате гласных дебатов. На практике же суверенитет
Палата общин подобна паровой машине, которая выпускает пар, шипит и свистит, но втайне приводится в движение электричеством.
Почтительно и смиренно поднимается посетитель на парламентскую галерею для публики. И что же он видит? Несколько полууснувших депутатов, пытающихся внимать речи полубодрствующего оратора, который время от времени замолкает, дабы люди в бриджах, кружевных оборках и париках могли совершать некий непостижимый ритуал, внося и вынося символические жезлы и побрякушки.
Парламент относится к числу тех английских установлений, вроде королевского смотра с выносом знамен, смены дворцового караула или ежегодной процессии лорда – мэра, которые сохранили форму в церемониях, традициях или ритуалах, хотя уже давно почти целиком утратили свое содержание.
Девять десятых того, что происходит в Вест минсте ре, это хорошо отрепетированный спектакль. Большинство речей произносится там не с намерением повлиять на чьи-то мнения или действия, а с целью довести до сведения избирателей через местную печать, что если их депутат и не всемогущ, то, по крайней мере, еще жив. Даже хваленый «час запросов» представляет собой «бокс теней», правила которого тщательно продуманы так, чтобы никто в поединке не пострадал. Это пантомима, во время которой депутат бьет министра бычьим пузырем на палке, а министр в ответ шлепает депутата связкой сосисок.
Члены палаты разминают мускулы во время «часа запросов», но стоит звонку возвестить о голосовании, как им приходится забыть приятное ощущение силы, порожденное этим упражнением, и, вытерев со лба воображаемый пот, дружно маршировать за своим лидером в соответствующую дверь. Им приходится выбирать не между разумным и глупым решением, не между хорошим и плохим законом. Выбирать они могут только между своей и чужой партией.
Все вышесказанное отнюдь не означает, что парламент не служит никакой цели. Просто цель эта – не служение народу, а служение его правителям. Он весьма полезен как барьер между народом и Уайтхоллом. Он служит местом, где люди могут выговориться, метать громы и молнии, от которых мало толку.
Вестминстер нужен британским правящим классам по многим причинам. Потому что им нужен традиционный институт буржуазной демократии как наиболее приемлемой в условиях данной страны формы правления, гибкой и надежной, отточенной, проверенной временем и в конечном счете наименее хлопотной. Вестминстер нужен им как постоянный и пока безотказно действующий предохранительный клапан для отвода опасных идей, как русло, по которому удобнее всего направлять вспыхивающие время от времени политические дискуссии в стране, и как омут, в котором при необходимости можно утопить в словопрениях неугодную будоражащую мысль.
Вестминстер нужен тем, кто имеет реальную власть и деньги в Британии, а еще потому, что дает отличную возможность «провентилировать» тот или иной шаг, тот или иной законопроект, прежде чем сделать его законом. Невелика, с их позиции, беда, если сотня-другая депутатов голосует «за» или «против» финансового билля – более двухсот страниц убористого текста, – не ведая, хорош или плох он. В конце концов этот билль составляется «их» экспертами при участии или консультации лучших умов Сити. Есть ведь еще и обширнейшая область политики – внутренней, внешней, военной, экономической, политики по отношению к тред-юнионам, к рабочему движению в целом, в области культуры, образования – да всего и не перечтешь. И здесь бывает крайне важно вовремя прощупать возможную реакцию, выявить собственные слабые и уязвимые места, подправить законопроект по принципу: и волки сыты, и овцы целы – словом, сделать все возможное, чтобы обезопасить себя против неосторожного, необдуманного шага.
Коридоры власти
Британскую двухпартийную систему часто сравнивают с маятником. Когда этот маятник совершает свое очередное качание, то есть когда оппозиция Ее Величества одерживает победу над правительством Ее Величества, смена власти в Лондоне напоминает по своей стремительности государственный переворот – правда, вместо танков к министерским особнякам на рассвете стягиваются багажные автофургоны. Результаты парламентских выборов, которые по традиции происходят в четверг, становятся известными утром в пятницу. В тот же самый день премьер-министр извещает королеву об отставке правительства; лидер победившей партии приглашается в Букингемский дворец и после ритуала «целования рук» переселяется на Даунинг-стрит, 10, откуда грузчики еще выносят ящики со скарбом его предшественника.
Тот факт, что большинство членов кабинета селятся в правительственных особняках, делает смену власти особенно драматичной: министр разом теряет не только пост, но и кров. Сосед премьера – канцлер казначейства, живущий на Даунинг-стрит, 11, имеет дом с одной-единственной дверью. Так что любители драматических сцен могут наблюдать с тротуара напротив, как через эту дверь происходит выселение прежнего обитателя и вселение нового.
Смена президента в Белом доме знаменует начало «великого переселения» в коридорах власти Вашингтона, которое затрагивает многие тысячи людей и тянется два месяца – с ноябрьских выборов до январского вступления в должность. Поражение правящей партии в Британии означает массовое переселение лишь в Вестминстере. Две главные фракции в палате общин меняются местами, словно танцоры во время кадрили. Что же касается Уайтхолла, то новые таблички появляются лишь на немногих дверях. Весь аппарат каждого из министерств вплоть до его руководящего ядра во главе с постоянным секретарем остается на своих местах.
Когда в разгар Потсдамской конференции 1945 года лейбористы одержали победу над консерваторами и на смену Черчиллю в Потсдам прибыл Эттли, новый премьер не заменил в британской делегации ни единого человека, что, по его словам, «вызвало большое удивление наших американских союзников».
Если двухпартийную систему в Лондоне любят сравнивать с маятником, то гражданской службе или чиновничеству принято отводить роль махового колеса, предназначенного сглаживать момент перехода власти из одних рук в другие. В следующий же понедельник после выборов новый министр уже подписывает бумаги, подготовленные тем же штатом сотрудников, что служили прежнему. Он наследует все, кроме одного. В отличие от постоянного секретаря новый министр не имеет доступа к документам своего предшественника. Секреты предыдущего правительства не должны становиться достоянием соперничающей партии. Существующее на сей счет «джентльменское соглашение» имеет важные последствия. Чиновники знают больше, чем их сменяющиеся шефы-политики, и это накладывает свой отпечаток на их взаимоотношения.
Избрание в палату общин дает политику не только мандат в Вестминстер, но и шанс на путевку в Уайтхолл.
В отличие от законодательных органов ряда других стран Запада британский парламент, подобно японскому, имеет монополию на правительственные посты. Их обладателями становятся около ста человек, то есть примерно четверть депутатов победившей партии. Остальные три четверти остаются заднескамеечниками и «слушаются кнута» в надежде когда-нибудь получить министерский портфель.
Лидер правящей партии поселяется в старинном особняке на Даунинг-стрит, 10. Табличка на его двери гласит: «Первый лорд казначейства». Именно таков официальный титул главы британского правительства, по которому ему выписывается жалованье. Дважды в неделю здесь собираются члены кабинета. Они обсуждают повестку дня за длинным овальным столом, адресуясь лишь к премьер-министру и именуя друг друга только по должности: «Я не разделяю мнения министра внутренних дел», «Что думает по поводу внесенного предложения министр транспорта?». Эта безличная форма обращения должна напоминать участникам дискуссии, что, хотя премьер-министр формально считается лишь «первым среди равных», именно он назначил присутствующих на занимаемые ими посты, и он же вправе в любое время сместить каждого из них.
Помимо раздачи министерских портфелей, лидер правящей партии держит в своих руках и другие важные рычаги политического влияния, в частности награды и почести. Он представляет к присвоению почетных званий, титулов, включая возведение в пэры. Если роль палаты общин в политической жизни Британии на протяжении последнего столетия неуклонно шла на убыль, власть премьер-министра, наоборот, росла, став во многих отношениях президентской.
До середины XIX века государственная служба была безраздельной вотчиной земельной аристократии. Подбор чиновников целиком основывался на принципе личного покровительства. Члены парламента и кабинета заполняли вакантные должности своими протеже – чаще всего младшими сыновьями знатных лиц, которых требовалось вознаградить или задобрить. Уайтхолл находился, таким образом, в политической зависимости от Вестминстера. Карьера чиновников, их шансы на продвижение по службе в немалой степени предопределялись составом палаты общин. Смена партий у власти сопровождалась сменой верхушки государственного аппарата.
В своем нынешнем виде гражданская служба существует со времен реформы 1870 года, когда правительство Гладстона заменило практику личных рекомендаций системой конкурсных экзаменов. Одни британские историки превозносят этот шаг как торжество либерализма над консерватизмом. Другие рассматривают его как составную часть исторического компромисса между земельной аристократией и промышленной буржуазией. Вторая точка зрения содержит, бесспорно, большую долю истины, хотя и не исчерпывает ее.
Главная цель реформы гражданской службы состояла в том, чтобы сделать государственный аппарат независимым от сменяющихся у власти политических партий, вывести его из-под влияния парламентского большинства. Принципы реформы были сформулированы в «Докладе Норткота-Тревельяна», авторы которого, по их словам, были потрясены громовыми раскатами революции 1848 года, доносившимися до Британских островов из-за Ла-Манша.
Политические амбиции промышленной буржуазии и рост требований всеобщего избирательного права – вот что побудило титулованную знать стать «аристократией с открытой дверью», пожертвовать своей былой монополией в Вестминстере и Уайтхолле. Однако, сделав уступку времени, земельная аристократия позаботилась о том, чтобы бразды правления оставались в руках людей с угодным ей мировоззрением.
Рекомендации «Доклада Норткота-Тревельяна» не случайно совпали с распространением публичных школ, когда эти «фабрики джентльменов» стали формой приобщения детей промышленников и банкиров к традициям и образу жизни земельной аристократии. Став союзниками, недавние соперники оказались перед вопросом: раз уж пришлось дать черни избирательное право, как застраховаться на случай, если она вдруг завладеет парламентом?