Салажонок
Шрифт:
Это совещание было совсем не похоже на то, что происходило в Мариуполе всего три месяца тому назад, в день боя "Революции", но и сам Васька был не прежним - на много лет, а не месяцев старше, на много походов опытнее. Он слушал внимательно и спокойно.
Говорили мало. Только один вопрос стоял в порядке дня. Боевое ядро флотилий состояло из девяти канлодок. Она была вдвое сильнее, чем при Обиточной, и воля к победе на ней была не меньшей, но сумеет ли она пройти заграждение?
– Сумеет!
– горячился Безенцов. Щеки его были поморожены и мертвенны, глаза горели.
– Противник прохода засыпать не мог. Откуда ему знать, что проход именно у косы?
– Откуда?
– поднял брови комиссар и не спеша отхлебнул чаю.
– Пробовали белые после нас прямиком войти в Мариуполь, потеряли на заграждении три тральщика и застопорились... Слыхал, как все-таки вошли?
Лицо Безенцова будто еще сильнее побелело, но осталось бесстрастным.
– Не слыхал. Агентурными сведениями не располагаю.
– Нашим Белосарайским каналом - вот как! Сволочь их одна из порта на шлюпке встречать пошла!
Вздрогнул Безенцов, или это только показалось? Васька наклонился и не отрываясь смотрел. Глаза напрягались, точно на походе, даже болели виски, но сквозь синий дым лицо врага оставалось непонятным.
– Все равно, - сказал Безенцов. В голосе его была та же горячность. По голосу тоже ничего нельзя было узнать.
– Все равно это дела не меняет. Предал, конечно, местный житель. Мариуполец какой-нибудь. Видел, как мы ставили, и потом ходил - и рассказал. А про Кривую рассказать не мог, потому не видел. Я утверждаю, что проход чист. Мы можем пройти и должны!
– Зачем?
– тихо спросил командующий.
– Как так - зачем? Для выполнения нашей основной задачи - разгрома противника на море. Раскатаем, а потом ударим по флангу его армии. Парализуем все неприятельское наступление.
Командующий прищурился:
– Раскатаем, говорите? Ударим? Хорошие слова, только слишком дорого станут. Кораблями придется платить и еще людьми.
– Его папироса потухла. Он потянулся за спичками, повертел их в пальцах и положил на место.
– Глупости все это, молодой человек. Одним флотом сухопутным силам все равно ничего не сделаешь. Постреляем по берегу - и никакого толку.
– Больше будет толку, когда замерзнем в чертовой бутылке? Когда с того же берега голыми руками заберут?
– Голыми не смогут, - вслух подумал Сейберт.- Пальцы запросто отмерзнут.
– Не паясничай!
– И Безенцов даже помахал кулаком в воздухе.
– Я за нападение, потому что другого выхода у нас нет. За прямой удар в лоб, потому что только в нем наше спасение.
Тогда, на совещании в Мариуполе, Безенцов был слишком осторожным, а теперь напролом в бой лез... Васька усмехнулся. Новых доказательств измены Безенцова ему не требовалось. Одно только было неясно: куда сейчас гнет? К чему руками машет? И сразу же пришел ответ: хочет флотилию на минах зарезать.
Васька не вскочил. Теперь он умел держаться. Прежде всего: что скажет командующий? Неужели поддастся? От такой мысли холод нахлынул, несмотря на близость радиатора, и сердце пропустило удар.
– Истерика, сударь, - сказал командующий и обе руки положил на стол.
– Мы остаемся здесь. Пусть белые сами нападают, если хотят.
– Правильно, - поддержал командир, а Сейберт через стол похлопал Безенцова по плечу:
– Прими аспирину, ляг спать и вспотей.
– Потом повернулся к командующему: o- Белые, кстати, не нападут. Слишком холодная вода.
Командование было в порядке. Никакие безенцовские штуки не могли навредить. Сразу стало тепло и спокойно, так спокойно, что захотелось закрыть глаза. Когда он снова их раскрыл, в кают-компании было темно. Совещание уже кончилось. В освещенном квадрате двери своей каюты стойл комиссар флотилии, а перед ним во всю ширину коридора Дудаков.
– Расскажи, - попросил Дудаков, и комиссар пожал плечами.
– К тому, что я на собрании говорил, ничего особого. Звали прохвоста Манганари, и он планы какие-то вез. Однако по дороге свалился за борт и вместе со всеми бумагами - камнем на дно. Пьяный был. Белых провел его помощник, что на веслах сидел. Вот все.
– И, помолчав, добавил: - Это подпольщики наши пишут.
– Так, - ответил Дудаков.
– Все, говоришь? Все так все. Спокойной ночи, комиссар. Мне в разведку.
– За руку попрощался и ушел.
Дверь в каюту комиссара закрылась. В темноте Дудаков прошел вплотную к Ваське, задел его локтем, но не заметил. Уже на трапе почему-то пробормотал:
– Манганари.
– И потом: - Дача Манганари.
"Манганари", - про себя повторил Васька. Где-то он слышал эту фамилию, но где и когда, припомнить не мог. Впрочем, сейчас вообще нельзя было думать. Голова гудела вроде парового отопления. Тело ломило от неудобного табурета. Сейчас нужно было спать, но непременно лежа.
Наутро потеплело. В кубрике "Смелого" это было заметно по головкам болтов в борту. С них сошел иней. Высунувшись на верхнюю палубу, Васька протер глаза, но ничего, кроме сплошного белого пара, не увидел.
– Туман, сынок, - пояснил Совчук.
– Поганое атмосферное событие.
Туман по-настоящему был опасен. Под его прикрытием белые как угодно могли пересечь заграждение и в любой момент напасть с любой стороны. Голосом с одного невидимого корабля на другой по всей флотилии было передано приказание: стоять по боевой тревоге, быть готовыми рубить якорные канаты, прицелы иметь установленными на десять кабельтовых.
Море ползло длинной мертвой зыбью, палуба равномерно ходила под ногами, поданный на "Буденного" конец раз за разом шлепал по воде. Ожидание было невыносимо.
– Не придут, - вдруг решил Ситников и рукой махнул в сторону на мгновение появившейся "Красной звезды".
– С такой видимостью не посмеют.
– Хотел еще что-то сказать, но остановился, прислушиваясь.
Издалека загудел мотор. Сперва казалось, что он с правого борта, потом что с левого. Постепенно все громче он гудел отовсюду сразу и даже сверху.