Шрифт:
Во внешнюю сторону стены что-то влетело, разбиваясь с гулким грохотом, но я не сдвинулась с места, лишь плотнее притянув к груди колени и сильнее сжав их тонкими израненными пальцами. В угол, куда я спряталась, едва донеслись первые крики умирающих людей, почти не проникал струящийся через узкие окна под потолком дневной свет, и нависающий надо мной тяжелый сумрак крошечной комнатки ледяным дыханием потустороннего мира проникал под кожу, промозглым и липким ужасом схватывая кровь. Снаружи раздался новый полный отчаяния вопль, почти мгновенно утонувший в хлюпающем чавканье и надтреснутом свисте. В другом углу из-под стола раздался протяжный всхлип забившихся детей. Ногти мои впились в кожу, но эта тоненькая боль не способна заглушить
Я знаю, что это они.
Четыре с половиной года назад, едва мне исполнилось десять, впервые появились эти существа. Мы ничего о них не знали и никогда раньше не видели. Телосложением они были похожи на нас, людей, но на этом все сходство заканчивалось. Высокие и мускулистые, их ярко-малиновая кожа покрыта вместо шерсти очень прочными чешуйками, которые способны резать камень и даже сталь. Их овальные головы изборождены рытвинами, среди узлов которых полыхают потусторонним пламенем огромные глаза; ниточками кожи сросшийся рот внутри полон тонких щупалец-язычков, что вырываясь через разрезы между кожей широких губ, хватают и разрывают жертву на части, после всасывая внутрь. Раковинообразные вытянутые уши почти не слышат, но слух этим существам заменяет тонкое обоняние.
Их назвали сальфарады. Они прятались в лесах и нападали на лесников, случайно забредших травников или же заплутавших на глухих извилистых тропах одиноких путников. Некоторые особи сбивались в стаи по трое или пятеро. Эти были наглее. Они нападали на деревни, но по-прежнему были пугливы, они как будто бы испытывали предел своих возможностей, своих сил. Пробовали, что могут сделать с нами и на что способны. Мы быстро поняли, что сальфарады лишены хоть какой-то толики разума, поглощенные единственно желанием уничтожать, им не нужны причины, чтобы убить другое существо, а излюбленными их жертвами и лакомством являемся мы – беззащитные перед ними люди.
Тогда был создан орден ловцов, к которому примкнул и мой дедушка, после того, как мою маму – его дочь, поглотил один из пробравшихся под тенью холодной ночи сальфарад. Ловцы были обязаны защищать жителей деревень и городов от нападающих на них злобных монстров, что давалось им с невыносимым трудом: чешуйчатую шкуру было почти невозможно повредить. Мечи и топоры оказались перед ними практически бессильны, и самая сложная задача ставилась перед лучниками, что были должны попасть отравленной стрелой в единственное незащищенное естественной броней место на их телах – тонкую полоску по бокам живота. Сражаться с ними было тяжело. Но все же ловцы справлялись, только вот …
Настоящее бедствие началось семь месяцев назад. С востока нагрянули целые орды этих существ. Они были крупнее предыдущих и намного сильнее, они ничего не боялись и проносились через деревни подобно урагану, яростному, безудержному и вечно голодному. Сальфарады никого не били. Они не были похожи на обычных разбойников. Не разрушали наши дома, не крали женщин… ничего не крали. Они не мучали и не пытали. Убивали быстро, только вот смерть от их сжигающего поцелуя была не менее ужасна. Многие люди убивали себя сами, матери перерезали горло своим детям, лишь бы их не коснулись смертоносные языки жутких тварей, что мгновенно покрывали все тело своей жертвы, кислотой обращая плоть жидкой кашицей.
Я видела, как кожа схваченного ими мальчика пузырилась и плавилась, а он истошно орал, пока рот его не исчез в бесформенной красно-розовой жиже, которую тут же втянул в себя сальфарад. Дети были для них самым желанным лакомством. У сальфарадов не было вожака, они действовали подобно бесконтрольной буре, сжирая все живое на своем пути. За сладкие тела и кровь девственных детей они дрались, разрывая их крошечные тела, еще вздрагивающие, живые. Кричащие. Залитые кровью сальфарады полыхали алым огнем отражающими солнечные лучи чешуйками и казались нам выбравшимися из мрака детьми самого дьявола. Мы не различали их, они все для нас выглядели одинаково, но их лик ни на мгновение не исчезал из памяти.
Их лик был для нас ликом смерти.
Сальфарады не обладали речью, их звуки напоминали шипение…
Когда-то еще очень давно, словно бы целую жизнь назад, к нам во двор заползла змея. Она была длинной и черной-черной, а на спине сверкал ярко-оранжевый рисунок. С таким же шипением она ползла ко мне сквозь скошенную траву, а я оказалась не в силах пошевелиться, зачарованная игрой подобного россыпи драгоценных камней узора на ее теле. Она изогнулась и придвинула ко мне узкую голову с глубокими золотыми глазами, готовясь к броску, когда дедушка вонзил в нее ребро лопаты; голова змеи с чавканьем откатилась в траву, залитую густой слизью.
Воспоминания взорвались и осыпались разноцветными пятнами, болью вернувшими меня в настоящее. Нет, я не хочу, пожалуйста. Дверь слетела, прогрохотав к противоположной стене и врезавшись в стол, где прятались брат с сестрой, жившие в этом приюте вместе со мной и другими детьми, так же лишившимися родителей. Глиняный кувшин рухнул на пол, разлетаясь по комнатке кривыми осколками, один из которых впился в ногу девочке, и та закричала от боли.
Я слышала тихие рыдания в подвале, куда убежали остальные дети, краем глаза видела, как в зияющем ослепительным уличным светом проеме двери появилась массивная фигура, но я не могла отвести взгляда от яркой-яркой струйки крови стекающей по молочно-белой коже девочки. Как же ее имя? Я никак не могу вспомнить ее имя, разрываемая бьющимся в груди желанием исчезнуть, оказаться как можно дальше от клокочущего чудовища, хрипло принюхивающегося и фыркающего. А ведь оно такое простое. Как же ее зовут? Я ощутила, насколько дрожат мои руки, обхватывающие мертвенно-ледяные колени. Сейчас мне стало казаться безгранично важным вспомнить это легкое, подобное танцу летнего ветерка, имя, словно бы оно могло развеять нависший над всеми нами кошмар, изгнав сальфарадов в глубины мрака, откуда они явились, безжалостно забирая у нас единственно ценное – жизнь.
Мои глаза начали слезиться, то ли от пронизывающего ужаса, то ли от того, что я не мигая следила за растекающейся под девочкой лужицей крови. Сальфарад издал клокочущий рык и метнулся в ее сторону. Я подняла голову, и мой взгляд встретился с испуганным взглядом широко распахнутых голубых глаз девочки. Гибкие языки схватили ее, вырывая из рук рыдающего брата. Мгновение для меня остановилось. Казалось, мир сжался, а я стала видеть не только глазами, но и каждой крошечной частицей своего тела. Воздух раскалился, я ощутила собственное тяжелое дыхание, опаляющее меня изнутри. Кисло-сладкий запах гнили окутывал, проникал внутрь, пожирая остатки еще трепещущего разума. Залитый белым светом островок спокойствия в глубинах души сжался, пульсируя, и в следующую секунду потух. Элис. Я вспомнила. Ее зовут Элис. Щупальца сомкнулись на хрупком теле, с протяжным шипением сжигаемой кожи погружаясь в него. Элис дернулась. Ее крик затопил меня.
И я бросилась прочь.
Солнечный свет ослепил, но я не остановилась, разрываемая истошным криком, в последней надежде взывающим мольбами о спасении, которого никто не сможет дать. Вдалеке передвигались высокие фигуры других сальфарадов. Их кудахтающий смех заполнил все вокруг, проникая под кожу и заставляя леденеть кровь. Нога зацепилась за что-то, и я кубарем улетела на землю, поднимая ворох пыли, точно иголочками защипавшей мои глаза. Сквозь пелену слез я почти не видела улицы и отползла к стене, судорожно забившись под полуразбитую бочку, еще влажную от наполнявшей ее утром речной воды. Ладонью я вытерла глаза, почти не чувствуя собственного тела, ставшего совсем чужим, слабым, холодным.