Салон 1-67 - Сборник любительских околоюморных текстов от Anekdot,ru
Шрифт:
свет юпитера. и тогда я сказал "давай сыграем" и она сказала "давай": пускай [a4] мимо [b6] мимо [a2] мимо [c6] попал shenderovich<edward@oikeo.com>
Однажды Дед Матфей заметил: Очень Грустная Песня Старый Пух припух, забурел, но совсем не плох. Он не лох и не жлоб какой-нибудь, елы-палы! До сих пор на скаку останавливает ослов И находит цветущий кактус в ночь на Купалу. А потом он на редкий цветок собирает пчел, Чтоб они, откушав нектара, давали текилу. И хотя в голове опилки, медведь учел, Что в текиловых снах легче-легкого мир покинуть. Что в текиловых снах легче-легкого мирї Так-тої
сергей свиридов
Пятница, 12 ноября 1999
Выпуск 65
"Я врач. Работаю в больнице. Больница у нас хорошая - современная, светлая, чистая. Большая. Я даже не знаю, как следует, ее размеров. Я там был не везде. По утрам хожу на рынок. Там что-то замышляют против меня. Ну, или, по крайней мере, используют меня для чего-то. Не было случая, чтобы я, резко обернувшись, не обнаружил стоящего за моей спиной молодого человека выше меня ростом, поправляющего галстук и глядящего куда-то поверх моей головы. Никогда не удается проследить за
* * * ... но те, кто от любви не умер, когда была им смерть легка на среднем градусе безумья, заходятся с полупинка. Но вспоминают не желанье оно еще находит след, а только рук своих дрожанье, оцепеневший свой скелет перед какою-нибудь Дашей, давным-давно уже не нашей, забытой вдоль и поперек, дешевой правды воздух едкий и двухкопеечной монетки потусторонний холодок, переходящий в ужас плавно, когда доходит - как бесславно, как безнадежно... Твою мать, не ставь на цифру и цитату, когда тебе по циферблату в другую сторону бежать, грести, старательно и тупо, не поднимая головы. Свинец обметывает губы от бесконечного Увы. Все судорогой сведено под сморщенной горячей кожей, и только дерево одно еще на женщину похоже. Она идет, она спешит, спокойна, стискивает руки, и за спиной ее летит полупрозрачный бес разлуки, и дождик льет такой воды, что холоднее не бывает, как будто не ее следы, а самого тебя смывает. Чужие люди, как стена. Все улицы выходят к морю. Прости, родимая страна, но этим не поможешь горю недолог век людской печали. И меж собою не равны другая сторона медали с обратной стороной луны. * * * В апреле со мною не много заботы, О, Господи, дай мне дожить до субботы И что-нибудь сделай с двухдневной весной случалось длиннее иметь перекуры. С гуденьем и лязгом несутся амуры Сквозь трюм корабельный - мой гроб золотой. Я только башкой по нему не стучу, И режу и гну, переборки латая, Но только сгущается мгла золотая. Мне много не надо, я выйти хочу. Ни Родина-мать, ни высокие мачты, Ни желтое солнце на том берегу, Железо одно меня держит пока что, А я удержать ничего не могу. И лучше мне сдохнуть на этом обрыве. Окончена смена и пуст небосклон. Огнем и мечом насшибаю на пиво И в очередь встану до лучших времен.
В.В.Конецкому А трамайчик леденящий Изнутри светился. В пустоте один ледащий Пьяный шевелился. Он сошел на Авангарде И по Экипажной, Где чугунная ограда, Дом пятиэтажный, Двинулся. На виадуке Заплетались ноги, Но уже видна излука Золотого Рога, Кораблей железный хутор. Как с громадных яблонь, Все огни, огни по бухте, Свечи, канделябры. И сводою черной вровень, Там, под виадуком, Тепловозом маневровым Дальзавод аукнул. Ах, аукай, не аукай, А в ночную смену Тяжелей вдвойне разлука И втройне измена, Но рассвет свежее даже Афродиты в пене. В чем клянусь трехлетним стажем, Вставши на колени. Это дело отгорело, Я теперь свободен На красивом белом белом белом пароходе. По четыре через восемь Контрапункт возврата. Хочешь, вахтенного спросим где мы будем завтра? Под натянутым канатом Видищь порт приписки? Катер рейсовый когда-то Швартовался к пирсу. С Чуркина ходил он, ныне Не найти такого. Все мы тут под цвет полыни призраки былого, Обрастаем плотью наспех, Ушки на макушке, На путях гниют запасных Черные теплушки. Обрасту и я под утро Ледяною коркой, Месяц свесится в каюту, Вспенит переборку. Но не скоро ночь шальная Добредет до точки. Эх, Япония родная, Буераки, кочки.
В.Тропину ПИР 39. Чаш тут нет. Одни стаканы. Свет не солнца, а одна Стынет лампа вполнакала, Из-за дыма чуть видна. Но добротной черной тенью Каждый за столом снабжен. Неизвестное растенье Так и лезет на рожон, К пропыленным стеклам жмется, Ну, а там - темным-темно. Что-то нынче не поется, Знать, разбавлено вино. Ну, кому еще здоровья Напоследок пожелать? За любовь? Но что любовью Нам сегодня называть? Нету про нее в анкете, Но пока не поздно, пей За нее. Она на свете, Говорят, всего сильней. Наливай по новой, что ли, Позабыть и наплевать. Может завтра в чистом поле Нам придется умирать? Так за белые ромашки Той неведомой страны, Где свое отпели пташки И стволы наведены. Может, завтра разлетится На кусочки небосвод И с размаха в наши лица Смерть белилами плеснет. Но не стоит раньше смерти Помирать. И до утра Ветер дует, лампа светит Солнца младшая сестра. Что случится,то случится. Ко всему готовы, но Ветер дует в поле чистом И кончается вино. * * * Вставай, любимая. Рассвет уже поставил точку. И по бензиновой росе Трамваи катят бочку. Вставай, любимая, пора. Весь век к восьми. И ладно, Люблю я этот полумрак На лестнице прохладной. Люблю, прощаясь у крыльца, Следить, как неизбежно Уходит с твоего лица Остаточная нежность. С восходом солнца гасят свет В домах родного края, Когда еще прохожих нет. Прощай же, дорогая. Ведь ничего я не найду Дороже утром ранним Свободы этой на лету Оборванных свиданий. Ни отдыха, ни долгих лет. Трамвай летящий с лязгом, Полулюбви короткий свет, Да рельсов свистопляска. Юрий Рудис
Я отбываю, чудо-пташка Ах, смейся, плачь или злословь! Тебе не холодно, милашка? Тебе не холодно, любовь? Ты все же плачешь, хоть и редко: Что сердца нету - клевета. Тебе невесело, кокетка? Тебе невесело, мечта? Рассветы, двери, лужи, лица, Чужое стылое жилье... Где сердце Ваше станет биться? Куда прикатится - мое?
Лада <ladora@mail.ru>
Времена года Закипает июнь белым пухом, на треть Завалив подоконник и выход наружу. Я внутри, и уже невозможно стереть Ту причину, ту грань между нами, тот снег: Я границу едва ли сумею нарушить. Разлучается солнце
Алла Гирик
26 октября 1999 г. Нью-Йорк Перед входом в студию NBC кружились и падали желтые листья. Их убирала большая шумная машина-пылесос, разгоняя по сторонам пешеходов. Умирал октябрь. Осеннее солнце столбами стояло в пространствах утрених улиц. Ветер загонял волосы за уши и обжигал лицо, безжалостно швыряя в глаза пыль, принесенную с развороченных мостовых Вест-сайда. Хотелось зажмуриться и бежать от него и от слепящего солнца, бесконечно размноженного летящими в небо окнами. Красная стена аукциона Christie's с фотографией смеющейся Мерилин Монро. Вокруг белоснежные рубахи, черные пиджаки и - вдруг - алая бабочка галстука - как будто сорвавшиеся в полет, знакомые всему миру губы. Внутри людно как на вокзале - и среди мертвящих сполохов фотовспышек старухи - ровесницы Мерилин - склоняются над бирками, прикрепленными к ее вещам. Тогда, вместе с ней, они были так молоды. Завтра они опять придут сюда, чтобы попытаться купить приглянувшееся - немного юности, пожалуйста. Хочется знать - кто купит вот эту книгу с надписью на полях: "He doesn't love me..." - наискосок, спешащим почерком, просто фраза, написанная перед ее знаменитым выступлением Happy Birthday, President. Цена за платье, в котором она пела на том дне рождения начинается с $1.000.000. Оно на подиуме в центре отдельного зала, мягко подсвеченное снизу. Манекена не видно - платье как будто парит над подиумом, в точности повторяя контуры ее фигуры и зияя непоправимой пустотой внутри. Можно обойти его сзади и увидеть Мерилин так, как видели ее те, кто был вместе с ней в тот день на сцене. И если смотреть долго, то можно увидеть,как из пустоты проступает позвоночник женщины, которая только что поняла, что нелюбима ... Boris &Anastasia <borispriva@hotmail.com>
Вторник, 23 ноября 1999
Выпуск 66
"Ранним утром, в иды квинтилия 87 года, когда солнце еще только обозначило лучами свой царственный выход из моря, когда легкий плеск волн о борт тяжелого авианесущего крейсера лишь оттенял лежащую кругом тишину и умиротворенность, внезапно затарахтел мотор баркаса, до этого мирно спавшего у правого борта, и клочья разорванного покоя повисли на леерах корабля. Вслед за тарахтеньем проснулись другие звуки: легкое, как колокольчик, позвякивание цепей, мягкий неровный шорох шканцев, скользящих по влажному от росы железному подбрюшью, потом глухой удар интимно ткнувшегося щекой катера, топот ног, отрывистые и, как всегда, бессмысленные слова команды. А на деревянную палубу спрыгнули с трапа пять матросов и младший офицер медицинской службы в чине молодого лейтенанта..." "...Они стояли, обжигая и лаская взглядами прекрасные, живые формы, волнующиеся под цветными тряпочками перси, округлые животы и стройные золотистые спины, тонкие щиколотки и запястья, ладони, которые, нежа и лаская, втирали крема в самую прекрасную на свете ткань - молодую женскую кожу, да, и особенно там, на внутренней стороне бедер, так близко к лону, где нежность ее становится настолько тонка и елеуловима, что легко переходит в противоположность свою - силу и страсть. Так, вожделея и наслаждаясь своим вожделением, смотрели матросы, а жеманницы смущались под их взглядами и принимали самые волнующие позы, наклоняясь в удачных ракурсах, потягиваясь, прогибая спинку и приподнимая задок, с грацией вот-вот готовой сорваться пружины..."
СОН ОБ ИСПАНИИ їзакрою Писание, брошу писание черным по белому, viva Испания, здравствует, да!
– и Леон, и Кастилия, год несвободы, неделя идиллии горной, морской, по-мадридски столичной, до неприличия гастрономичной, sopa de ajo, а с ним solomillo чем для идальго на час не идилья? глянуть Альгамбре в восточные очи, эх, скакунами арабские ночи, мавру - вздыхать, христианам - отрада, как позабуду? Гранадаї Гранадаї еду в Толедо, где грек Доменикос Ортиса во гроб положил знаменитым, не более, впрочем, чем сумрачный Гойя, вправду ли в Прадо увижу его я воочию? вряд ли, не встать спозаранку, заполночь пьянка, фламенко, испанка, роль культ-туриста играючи рьяно, трясись на автобусе к Сан-Себастьяну, не то к Барселоне, к Sagrada Familia выйди и ахни - свобода, идилья, сушь и оливы - ряды серебристые ангелы в перышках, чистые, чистые, чистое чудо, самокопание побоку, есть только я и Испания, жизнь ее вечная, сон нескончаемый, паче и круче раздумья и чаяньяї К ЗЕНОНУ Зачем, Зенон, движенья нет на свете, зачем стрела в пространстве зависает, зачем в недоуме Ахилл-красавец за черепахой вслед на южный ветер вовеки век проклятия бросает? Зачем (движенья нет) не смежить веки ни мне, Зенон, ни новому Платону, который мне дороже, древнегреки, тьмы низких истин , что в любой аптеке всучить спешит торговец беспардонный? Твой бог, Зенон, бездарный оператор, он в монтаже истории не петрит, он парадоксу друг, а чуду недруг, он прАвило, правИло и порядок на небесах, и на земле, и в недрах. *********************************** мой бог во сне веселье и тепле летит идет плывет на корабле мой бог бог Авраама и Рабле
Мишель <>
*** Есть музыка: мелодия про сон. Слова еще не явны, будто нету. Есть только ощущение, виссон, колеблемый то воздухом, то светом. Я плачу, но и плач внутри меня, волной, наплывом: снизу - вверх, бесслезно. И бледная - не страстная луна, с прозрачным телом, лижется, но поздно. Я весь истек слезами, и они оттаяли во мне во сне коротком, волной качая тело. В такт волны слова-слова: о чаше и о лодке. И нервный сын, не находящий сна в потоке слов, эрекций, положений, на простынях, где меткою - Луна в фривольной позе ждет его движений. Изяслав Винтерман <>