Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу
Шрифт:
Они посвятили репетициям всё своё свободное время, танцевали во время уроков в коридоре, между уроками, оставались до одиннадцати вечера. Хафиз вёл неплохо, а Чинара вкладывала в танец всю душу, извивалась, как змея в линьке, словно пыталась выскочить из одежды без помощи рук. Как-то раз в школу зашла женщина с маленьким ребёнком, они наткнулись на танцующих бачату Хафиза и Чинару, женщина вскрикнула и закрыла ладонью ребёнку глаза. Словом, уже заранее всем было ясно, кто должен победить.
По ночам, когда в школе оставалась лишь пара мужчин, бравших у Учителя частные уроки народных танцев, подвал обретал странную гулкость, заставляя Чинару поёживаться. Таинственный холод, который источали стены, пробирался под кожу и оставался там, а звук падающих капель на грани слышимости придавал школе дух необитаемости. Как-то раз, задержавшись до одиннадцати часов в маленьком зале, Чинара
Бану вспоминает. Вот ей пять лет, мама отвела её в балетную школу, и дети, наворачивая под музыку унылые круги по залу, хлопают ладошками и топают ногами. Но Бану это не нравится, она ведь не заключённый на прогулке по тюремному двору, чтобы ходить по кругу! Она выбегает на середину зала и начинает танцевать сама, как ей хочется. Её никак не могут успокоить. Преподавательница отводит Бану к матери и говорит, что этого не умеющего себя вести ребёнка больше приводить не надо.
Ей десять лет, и она вместе с другими девочками бродит за кулисами театра. Там темно, и на обратной стороне задника колышутся огромные фантастические тени, а над головами девочек висят странные механизмы. Театр ещё не совсем достроен, но в нём уже идёт какой-то сборный концерт, на который их согнали в воскресный день. На девочках пёстрые костюмы, и они похожи на райских птиц. Райские птички порхают туда-сюда, хихикают и украдкой подглядывают за взрослыми танцорами. Тринадцать лет прошло с того дня, но Бану готова поклясться, что встречала его там, Веретено. Тогда он ещё наверняка танцевал сам – сколько лет ему было, тридцать? При мысли о том, что она могла видеть его, дико отплясывающего в национальном костюме, и не обратить внимания, Бану завыла и укусила себя за руку.
Выходя из дому, она дрожала от непонятного страха и продолжала дрожать, пока не добиралась до школы. Бану проходила мимо её открытых окон и слышала голос Веретена. Ей удавалось определить его настроение по интонации, с которой он говорил или даже просто считал. Иногда он казался грустным или раздражённым, и Бану удивлялась: у кого же хватило совести его обидеть и чем можно было бы его утешить? К сожалению, утешителей хватало и без неё. Обожатели и друзья не оставляли его в покое ни на секунду. Перейдя множество опасных дорог, по которым машины ездили без какой-либо видимой системы, Бану оказывалась перед зданием школы, терзаемым поселившимся здесь ветром. Она осторожно спускалась по опасной лестнице, ступала в подвал, и её тут же обволакивал волшебный запах, который действовал на неё успокаивающе. Ей всегда ужасно хотелось узнать, чувствует ли кто-то аромат Веретена, кроме неё, но, конечно же, спрашивать об этом кого-то было бы слишком неудобно. Бану спокойно шла в раздевалку и там, переодеваясь, подслушивала разговоры, в которых нередко упоминали Учителя, с большим благоговением, надо сказать.
Урок начинался с разминки, которую обычно вела Динара, помощница Веретена, женщина, которой могло быть как двадцать лет, так и сорок. Бану на всякий случай обращалась к ней на «вы». Учеников было так много, что иногда Бану не доставалось места у зеркала, и, делая наклоны в разные стороны с раскинутыми руками, она случайно касалась чьих-то пальцев. Это действовало на нервы. Само Веретено редко удостаивало разминку своим присутствием, но если и появлялось – где-то в последних рядах, в бриджах и майке непременно без рукавов, чтобы подчеркнуть красоту рук и плеч, – то внимание учеников уже было приковано к нему, лениво изгибавшемуся всем своим упитанным телом. Обычно он сидел в кабинете или сновал туда-сюда из зала в коридор по своим таинственным и, надо полагать, бессмысленным делам. Была у него одна особенность, которая удивляла Бану больше прочих: Веретено умело исчезать и появляться незаметно. Она могла не сводить глаз с двери, ожидая его появления, а он вдруг возникал в другом конце зала. Бану долго ломала голову над этим трюком, но так ни до чего и не додумалась.
После разминки они танцевали бачату, которую Бану невзлюбила сразу же. Её повергала в ужас мысль, что кто-то может просунуть колено между её бёдер и танцевать в этом положении, будто так и надо. «Что за дела? Бачату надо танцевать с любовником! Ну или, по крайней мере, с тем, кого не отказалась бы видеть своим любовником! Почему я должна прижиматься к этим уродцам?» – горячилась она. И всё же любовь требовала гекатомбы. Сколько же потных, ледяных лап ей пришлось перещупать, и всё в надежде на то, что однажды она вложит свои руки в тёплые уютные ладошки, вдохнёт, как кислород, запах Веретена, полюбуется игрой бликов света на его шелковистой коже, сдержанно улыбнётся, глядя на его смешное хорёчье лицо.
Бачату Учитель танцевал только со своей помощницей. Потом, когда начиналась сальса, она уходила и забирала с собой тех, кто ещё был недостаточно готов, чтобы учиться у Веретена, и тогда оно выбирало партнёршу из учениц. Это всегда был волнующий момент для женщин. Некоторые молча надеялись, другие, те, кто знал его давно, сами предлагали себя. Веретено выбирало только из лучших, и Бану ненавидела их. Время от времени он толкал одну и ту же речь:
– Внимаем сюда! Когда танцуете, смотрим на партнёра. Это всем касается! Вот я танцую со своим партнёршей. Я танцую для неё, и она для меня в этот момент – самая-самая! Это называется мастерство актёра.
Слушатели и правда благоговейно «внимали». А Бану стояла с отсутствующим видом и представляла себе Веретено в детстве. Вот он, маленький страшноватый мальчик, посмотрев балет по телевизору, мастерит себе из бумаги пачку балерины, надевает её и вертится перед зеркалом. И тут его за этим позорным занятием застаёт отец, мужчина суровый, старой закалки. Отвесив сыну несколько крепких оплеух, он говорит: «Если так хочешь танцевать, иди и танцуй мужские танцы». И Веретено становится «народником». Бану почти уверена в правдивости своих фантазий. Но её безмерно печалит то, что она никогда не узнает наверняка.
Иногда Веретено, не выдержав, исполняло женскую партию, чтобы показать неуклюжим девушкам, как надо двигаться. Роль партнёрши давалась ему гораздо лучше, чем мужская, в ней он выглядел изящным, а плавность и мягкость его осторожных движений смотрелись органично. Мимо окон школы часто проходили праздношатающиеся парни, приехавшие в город из глухих деревень. Увидев в подвале двух танцующих в паре мужчин, они начинали издавать пронзительные вопли, как макаки, подвергшиеся нападению ягуара. Веретено с его поразительной терпимостью к людям только хихикало и кричало по-азербайджански: «Добро пожаловать, заходите к нам!» — и махало им могучей ручищей. Услышав это громогласное приветствие, чахлые бездельники, чьи рост и фигуры сильно пострадали в результате многовекового близкородственного скрещивания, пугались и убегали. От их неизбежного присутствия возле школы асфальт был заплёван с особым усердием. Причина состояла в том, что неподалёку в разваливающемся двухэтажном доме сохранилась с незапамятных времён чайхана. Там подавали чай в стаканах «армуды», имевших форму женской фигуры, – чай, прошедший многочасовую термическую обработку в кипящей воде и утративший остатки вкуса, чай, из которого вытрясли всю информацию. На колченогих столах висели клеёнки и стояли пластмассовые сахарницы с неровными кусочками сахара, похожими на неотполированные глыбы мрамора. Над сахарницами кружилось в народной пляске тысячное поколение мух. Сюда приходили старики, чтобы играть в нарды, обсуждать падение нравов в стране и провожать немногочисленных проходящих мимо девушек липкими взглядами, и бешеные от отсутствия интимной жизни юноши. Иногда кто-нибудь из утомившихся танцоров в дни великих подготовок к чемпионатам заказывал чай из чайханы прямо в школу, что по какой-то непонятной причине раздражало Веретено, которое вообще-то отличалось милым и добродушным характером. Но с посторонним чаем в школе он боролся. Однажды он особенно сильно разозлился, и стакан лопнул прямо в руке ученика, заказавшего чай. Впоследствии тот утверждал, что от испуга слишком сильно сжал стакан, вот он и разбился.
В конце урока Веретено обязательно показывало всю пройденную связку целиком, а ученики толпились вокруг и снимали видео на телефоны. Вопреки собственным наставлениям, Веретено почти никогда не смотрело на партнёршу, а глядело оно куда-то поверх её головы, скорее всего, на себя в зеркало; танцуя, оно закусывало нижнюю губу, отчего ещё больше становилось похожим на хищного зверька. Бану заметила это однажды, просматривая видеозапись, которой с ней поделилась Лейла – сама Бану никогда не делала записей, – и долго смеялась с умилением. Позже выяснилось, что нельзя доверять этому расфокусированному взгляду: не глядя ни на кого, Веретено видело всех, наблюдало и запоминало. Казалось, и сами стены в школе следили за происходящим и доносили ему. Однажды в коридоре Бану говорила с Лейлой, уткнувшись лбом в её висок, отчего со стороны они походили на заговорщиц: