Сальватор. Том 1

Дюма-отец Александр

Потом он пересек двор, вошел в полуарочную дверь, поднялся на третий этаж и очутился в приемной, где сидел дежурный.

– Что господин Жакаль? – спросил Сальватор.

– Он вас ждет, – доложил полицейский, распахнув дверь в кабинет г-на Жака ля.

Сальватор вошел и заметил начальника полиции в огромном вольтеровском кресле.

При появлении молодого человека г-н Жакаль поднялся и предупреительно пошел ему навстречу.

– Как видите, я вас ждал, дорогой господин Сальватор, – сказал он.

– Благодарю вас, сударь, – проговорил Сальватор свысока, как обычно, когда он говорил с начальником полиции.

– Не вы ли сами предупредили, что нам предстоит небольшая загородная прогулка? – заметил г-н Жака ль.

– Вы правы, – согласился Сальватор.

– Прикажите заложить коляску, – приказал г-н Жакаль дежурному полицейскому.

Тот вышел.

– Садитесь, дорогой господин Сальватор, – пригласил г-н Жакаль, указывая молодому человеку на стул. – Через пять минут мы сможем отправиться в путь. Я приказал держать лошадей наготове.

Сальватор сел, но не туда, куда указывал г-н Жакаль, а подальше от начальника полиции.

Можно было подумать, что честный молодой человек избегал соприкосновения с полицейской ищейкой.

От внимания г-на Жакаля не укрылось это движение, однако он лишь едва заметно сдвинул брови.

Он вынул из кармана табакерку, поднес к носу табак, потом откинулся в кресле и поднял очки на лоб.

– Знаете ли, о чем я думал, когда вы вошли, господин Сальватор?

– Нет, сударь, я не умею читать чужие мысли, это не входит в мои обязанности.

– Я спрашивал себя, где вы черпаете силы любить ближних?

– В собственной совести, сударь, – отвечал Сальватор. – Я всегда восхищался даже больше, чем Вергилием, стихами карфагенского поэта, сказавшего так, может быть, именно потому, что он был рабом:

Homo sum, et nil humano a me alienum puto 44 .

– Да, да, – кивнул г-н Жакаль, – я знаю эти стихи: они принадлежат Теренцию, не правда ли?

44.

«Я человек и считаю, что ничто человеческое мне не чуждо» (латин)

Сальватор утвердительно кивнул.

Господин Жакаль продолжал:

– По правде говоря, господин Сальватор, если бы еще не существовало слова «филантроп», пришлось бы его создать ради вас. Пусть самый честный журналист на земле – если только журналист может быть честным – завтра напишет, что вы зашли за мной в полночь и пригласили участвовать в благородном деле – ему никто не поверит! Более того, вас заподозрили бы в том, что вы ищете выгоду в этом начинании. Ваши политические единомышленники не преминут от вас отречься и заявят во всеуслышание, что вы продались бонапартистам; ведь стремиться во что бы то ни стало спасти жизнь господину Сарранти, прибывшему с другого конца света, когда вы его, может быть, видели-то всего раз во время ареста на площади Успения; стремиться доказать любой ценой суду, что он ошибся и осудил невиновного, значило бы доказать, что осужденный – бонапартист, не так ли сказали бы ваши политические единомышленники?

– Спасти невиновного, господин Жакаль, значит доказать, что осужденный – честный человек. Невиновный не принадлежит ни к какой партии, или, вернее, он примыкает к партии Господа.

– Да, да, несомненно, и этого достаточно для меня, потому что я давно и хорошо вас знаю и для меня не секрет, что вы уже давно то, что называется «свободный мыслитель». Да, я знаю, что было бы неуместно даже пытаться поколебать столь глубоко укоренившиеся мнения. Я и не стал бы предпринимать такую попытку. Но вдруг кто-нибудь пожелает это сделать? Вдруг кто-нибудь попытается вас оболгать?

– Напрасный труд, сударь: никто в это не поверит.

– Когда-то я был так же молод, – с легкой грустью заметил г-н Жакаль, – я думал о ближних так же, как и вы. С тех пор я горько в этом раскаялся и воскликнул вслед за Мефистофелем…

Вот вы, дорогой господин Сальватор, привели свою цитату, позвольте и мне привести свою! Итак, вслед за Мефистофелем я повторил: «Поверь одному из наших мыслителей: это великое целое создано лишь для одного Бога; для Него существуют негасимые огни! Нас же Он создал и обрек на тьму…»

– Пусть так! – отвечал Сальватор. – Тогда и я отвечу вам, как доктор Фауст: «Но я так хочу!»

– «Время быстротечно, искусство – вечно!» – закончил г-н Жакаль цитату.

– Что ж поделать! – отозвался Сальватор. – Небо создало меня таким. Одни естественно стремятся к злу, я же, напротив, подчиняясь инстинкту, уступая необоримой силе, иду к добру.

Должен вам сказать, господин Жакаль, что все самые педантичные или самые многословные философы, объединившись, не смогли бы поколебать мою веру.

– Ах, молодость, молодость! – в отчаянии обронил г-н Жакаль и огорченно покачал головой.

Сальватор решил, что пора переменить тему разговора. По его мнению, печальный г-н Жакаль только опошлял печаль.

– Раз уж вы удостоили меня чести и согласились меня принять, господин Жакаль, – сказал он, – позвольте в нескольких словах напомнить вам о цели путешествия, которое третьего дня я предложил вам совершить.

– Слушаю вас, дорогой господин Сальватор, – ответил г-н Жакаль.

Но не успел он договорить, как дежурный отворил дверь и доложил, что карета заложена.

Господин Жакаль встал.

– Поговорим об этом в пути, дорогой господин Сальватор, – сказал он, берясь за шляпу и знаком приглашая молодого человека пройти вперед.

Сальватор поклонился и вышел.

Очутившись во дворе, г-н Жакаль усадил молодого человека в экипаж и, ступив на подножку, спросил:

– Куда мы едем?

– Дорога на Фонтенбло, Кур-де-Франс, – сказал тот.

Господин Жакаль повторил кучеру приказание.

– Через улицу Макон, – прибавил молодой человек.