Сальватор. Том 1
Шрифт:
– Вы, господа, – не унимался Эмманюэль, – были свидетелями процессов, на которых обвиняемые опровергали показания свидетелей, отрицали очевидные доказательства, молили королевского прокурора о пощаде. Вы видели такое не раз, почти всегда так и бывает… Мы же, господа, прш отовили вам зрелище поинтереснее.
Мы хотим вам сказать:
«Да, мы виновны, и вот доказательства нашей вины; да, мы замышляли против внутренней безопасности государства, и вот доказательства этого преступления; да, мы хотели изменить форму правления, и вот доказательства; да, мы плели
Из уст всех присутствовавших вырвался крик ужаса.
– Замолчите! Замолчите! – зашикали со всех сторон на юного фанатика. – Вы его губите!
– Говорите! Говорите! – приказал г-н Сарранти. – Я хочу, чтобы именно так меня защищали.
Публика взорвалась аплодисментами.
– Жандармы! Очистить зал! – закричал председатель.
Повернувшись к адвокату, он продолжал:
– Мэтр Эмманюэль Ришар! Лишаю вас слова!
– Теперь это не имеет значения, – заметил адвокат. – Я исполнил то, что мне было поручено, и сказал все, что хотел.
Он обратился к г-ну Сарранти с вопросом:
– Вы удовлетворены, сударь? Правильно ли я исполнил вашу волю?
Вместо ответа г-н Сарранти обнял своего защитника.
Тем временем жандармы бросились исполнять приказание председателя; однако возмущенная толпа взревела так, что председатель понял: дело это не только трудное, но и небезопасное.
Вполне мог вспыхнуть мятеж, а в общей свалке г-на Сарранти могли похитить.
Один из судей склонился к председателю и шепнул ему на ухо несколько слов.
– Жандармы! – проговорил тот. – Займите свои места. Суд призывает присутствующих к порядку.
– Тихо! – крикнули в толпе.
И все сейчас же умолкли, будто привыкли повиноваться этому голосу.
С этого момента вопрос был поставлен четко: с одной стороны – заговор, освященный именем императора и клятвой верности, что превращало его не только в щит, но в пальмовую ветвь так называемого преступника, с другой стороны – общественное обвинение, решившееся преследовать г-на Сарранти не как политического преступника, виновного в оскорблении его величества, а вора, похитившего сто тысяч экю и двух детей, а также убийцу Урсулы.
Защищаться – значило бы допускать эти обвинения; отвергать их шаг за шагом, одно за другим – означало бы допустить их существование.
По приказанию г-на Сарранти Эмманюэль Ришар вел себя так, будто и не слышал о тройном обвинении, выдвинутом королевским прокурором. Он предоставлял публике судить о необычной позиции обвиняемого, сознававшегося в преступлении, которое не вменялось ему в вину, что влекло за собой не смягчение, а ужесточение наказания.
Итак, публика свое отношение к происходящему выразила вполне.
При других обстоятельствах после защитительной речи адвоката обвиняемого заседание непременно было бы прервано, чтобы дать отдых судьям и заседателям: однако после того, что произошло в зале, останавливать заседание стало опасно, и представители обвинения решили, что лучше поскорее покончить с этим делом, даже если вокруг разразится настоящая буря.
Господин королевский прокурор встал и в мертвой тишине, какая наступает на море между двумя шквалами, взял слово.
С первых же его слов все зрители поняли, что скатываются с поэтических головокружительных высот политического Синая на дно уголовного крючкотворства.
Словно не было ошеломляющего выступления адвоката Ришара, словно этот наполовину повергнутый титан только что не заставил пошатнуться на своем троне тюильрийского Юпитера; словно не были присутствовавшие в зале все еще ослеплены блеском императорского орла, пронесшегося высоко в поднебесной… Господин королевский прокурор выразился следующим образом:
– Господа! За последнее время общественное внимание обратили на себя многочисленные преступления; вместе с тем они вызвали пристальное наблюдение со стороны должностных лиц.
Беря свое начало в скоплении постоянно растущего населения, а также в приостановлении некоторых работ или дороговизне продовольствия, преступления эти происходили не чаще тех, к которым мы уже привыкли: это критская дань, выплачиваемая ежегодно обществом за пороки и леность, ведь те, подобно античному Минотавру, требуют определенное число жертв!..
Было очевидно, что королевский прокурор высоко ценит настоящий период истории; он сделал паузу и обвел взглядом это людское море: чем взволнованнее и беспокойнее было оно на глубине, тем на поверхности казалось совершенно невозмутимым.
Публика хранила молчание.
– Однако, господа, – продолжал королевский прокурор, – появился новый тип преступника, к которому мы еще не привыкли и не научились пока преследовать; эти преступники беспокоили общество новизной и смелостью своих посягательств, но – и я говорю об этом с радостью, господа, – зло, от которого мы стонем, не так велико, как представляют некоторые, кое-кто находит удовольствие в том, чтобы его преувеличивать. Тысячи лживых слухов были распространены намеренно, их породило само недоброжелательство; едва зародившись, слухи эти встречались с жадностью, и каждый день рассказ о пресловутых ночных преступлениях вносил ужас в души доверчивых людей, оцепенение – в умы легковерных парижан…
Слушатели переглядывались, недоумевая, куда клонит прокурор Лишь завсегдатаи суда присяжных, которые приходят в поисках того, чего им недостает в собственном доме в зимнюю пору, иными словами – в надежде расслабиться и увидеть зрелище, теряющее для них со временем новизну и прелесть, однако становящееся необходимым из-за привычки; только эти завсегдатаи, хорошо знакомые с разглагольствованиями г-на Берара и г-на де Маршанжи, не дрогнули, видя, на какой путь ступает королевский прокурор; они отлично знали, что в народе говорят: