Самая коварная богиня, или Все оттенки красного
Шрифт:
Как теперь показаться матери на глаза? Она вздохнет и скажет: «Эх ты, Маруся, сиди уж отныне дома!» И все. Больше никогда никуда не пустит, на следующий год придется поступать в областной педагогический, и прощай, Москва, прощай, мечта. А экзамены в театральное училище? В таком состоянии никакие экзамены она сдавать не может. «Все, проворонила ты, Маруся, свое счастье», – подумала она и тяжко вздохнула.
Что же делать? Мама в деревне с братьями, отец работает. Сдернуть их всех с места неожиданной телеграммой? Заставить залезть в долги, собирать по родне деньги? Лечение ведь надо оплатить. А это немыслимо дорого, судя по обстановке в палате. Но у кого сейчас
Да, подвела Майя своих родителей. Денег и так катастрофически не хватает, отцу зарплату порой задерживают, да и то говорят, что завод скоро окончательно закроют. Мама хоть и завуч, но в семье-то трое детей! Майина секретарская зарплата – копейки. Еле-еле на поездку в Москву наскребла, и то лишь потому, что живет не одна, а с родителями. Какая же она глупая! Только о себе да о себе! Вместо того чтобы помочь маме с папой, приехала сюда, в Москву, и повела себя как самая настоящая растяпа! Эгоистка, бестолочь, дуреха… Слов таких нет, чтобы ее как следует отругать!
Интересно, а как она вообще здесь оказалась? Кто это устроил и кто за все заплатил? И, помедлив, Майя сказала русоволосой Насте, показавшейся ей доброй девушкой:
– Да, у меня что-то с памятью. Кажется. Насчет отца и этой… Нелли Робертовны?
– Врача позвать?
– Нет, не надо, Настя.
– Ну, вот и познакомились. По крайней мере, ты запомнила, как меня зовут. Я Настя, а ты Маруся.
– Маруся?
– Тебя что, мама по-другому как-то звала? Да? А в письмах почему-то все время писала: «Мы с Марусей», «Я да Маруся»… Тетя Нелли говорила. Она все годы знала, что у ее мужа, художника Эдуарда Листова, где-то далеко есть дочь.
Ах, вот оно что! Ну, конечно! Сумочка Маруси, черная, на длинном ремешке… Ее, Майю, приняли за дочку Эдуарда Листова! Сказать правду? Она всерьез задумалась. Не стоит рубить с плеча. Поят, кормят, да к тому же лечат. Она, конечно, вернется домой, но здоровая. Скажет: не поступила, мол, провалилась в первом же туре. Всего-то надо время потянуть. Кстати, Маруся Кирсанова так бы и поступила. Потому что она – настоящая авантюристка! Ошибочка вышла? Так вы сами, граждане, виноваты. Не за ту меня приняли. Это ваши проблемы, не мои.
«Признаться в том, что я не Маруся, всегда успею. Да и настоящая Маруся может объявиться. Амнезия – удачная мысль!» – подумала Майя. Настя все это время не замолкала:
– …Тебя случайно сбила машина, в которой ехала тетя Нелли. Вернее, за рулем был Миша, наш шофер. Он вообще-то очень хороший, ты не думай…
Картинка сложилась. Значит, ее сбила машина, в которой ехала эта Нелли Робертовна. Тем более не стоит спешить. Мамочка Вероника ни у кого не будет требовать денег, она гордая. Но ведь, если кто-то сбил человека, он должен заплатить ему компенсацию. Чтобы на лечение хватило. Так почему не воспользоваться? Майина совесть немного успокоилась. Вдова Листова должна заплатить за то, что ее шофер сбил девушку, пусть даже это и не Маруся Кирсанова.
И Майя пробормотала, обращаясь к Насте:
– И в самом деле, что-то у меня с головой… Почти ничего не помню. Значит, меня сбила машина?
– Я все-таки врача позову, – поднялась из кресла Настя. И уже идя к двери, произнесла:
– Надо же! Не помнит, кто такая Нелли Робертовна! Может, это и кстати?
– А где моя сумочка? У меня ведь были какие-то вещи? Может быть, глядя на них, я что-нибудь вспомню?
– Конечно-конечно! – засуетилась Настя. – Твою сумочку разрезали на вокзале, все документы украли. Но там вроде был мобильный телефон. Да вот же он!
«Сейчас они все узнают!» – вспыхнула Майя. А что можно узнать из записной книжки мобильника? «Мама», «папа»… Подружки. Но, видимо, Листовы – люди интеллигентные. По чужим мобильникам не шарят.
Едва Настя вышла из палаты, Майя отбила маме эсэмэску: «Доехала нормально, заселилась, завтра еду в институт». И тут же отключила мобильник. Деньги почти кончились, надо попросить кого-нибудь положить на счет. Но это означает выдать себя.
«У меня есть дня три, – решила Майя. – Мы с мамой так и договорились. Позвоню, мол, не сразу, а как будет хоть какая-то определенность. На пару эсэмэсок денег хватит, а потом я признаюсь Листовым, что не Маруся. Лечение было хорошим, и память, мол, вернулась».
Она засунула телефон под подушку и вновь задремала.
…Очнувшись под утро, Майя заметила, что Настя в палате уже не одна. Девушка крепко спит в своем кресле, укрывшись пледом, а возле нее стоит какая-то женщина. Ничего не делает, просто стоит, смотрит на нее, на Майю. Лицо у женщины незнакомое, но какое же оно злое! В глазах ненависть, губы сжаты в ниточку.
Майя вдруг испугалась и громко застонала. Женщина тут же исчезла. Майя простонала еще раз:
– А-а-а…
Настя открыла глаза:
– Что случилось? Тебе плохо? Я сейчас позову дежурного врача!
…Настя ушла в десять утра, а в Майиной палате появилась грузная пожилая дама, вся обвешанная украшениями, как новогодняя елка игрушками. В ушах у дамы, сильно оттягивая дряблые мочки, висели огромные серьги со вставками из янтаря, а на макушке, словно шпиль, венчающий все ту же колючую красавицу, из волос, скрученных в пучок, торчал черепаховый гребень.
– Меня зовут Олимпиада Серафимовна, – качнув серьгами, сообщила дама и тяжело опустилась в кресло. – Уф! Как же я ненавижу больницы! Ну-с, а ты та самая Маруся? М-да… Очень, очень похожа на покойного Эдика. Даже больше, чем мой сын Георгий. Это твой сводный брат, – она хихикнула. – Только у него уже внуки. Ах, Эдик, ах старый греховодник! Я-то решила, что он от молодой жены не будет гулять. Я Нелли имею в виду.
– А вы ему кто? – не удержалась Майя. – Эдуарду Листову?
– Я? Жена. Теперь уже вдова.
– А как же Нелли Робертовна?
– Видишь ли, милочка, я его первая жена. Но всегда была не просто женой, как эта дуреха Нелли (господи, что за имя!), я – женщина с определенным положением в определенных кругах. Ко мне и по сию пору за консультацией обращаются. Я прекрасно разбираюсь в живописи, мало того что по образованию искусствовед, так я и у Грабаря поработала, и в Третьяковке. Не то что эта Нелли, она всегда была простой домохозяйкой, – презрительно сказала Олимпиада Серафимовна. – Все связи художника Листова, а без связей нигде и никак, это мои связи! Это я сделала Эдуарда Листова! И сейчас с моим мнением тоже считаются. Чуть что – звонок: ах, уважаемая Олимпиада Серафимовна, посоветуйте, как нам быть, ведь у вас такой отменный вкус, такой огромный опыт! И я лечу сломя голову, потому что отказать никому не могу… Когда мы с Эдиком познакомились, это был всего лишь молодой, подающий надежды художник, каких много. Его сделала я! И чем он мне отплатил? Развелся! Ушел к молоденькой! Но и ей он, оказывается, тоже изменял! Я отомщена! Вот так-то, детка.