Самая легкая лодка в мире (сборник)
Шрифт:
– Катайтесь в парке культуры, – сказал капитан, – а мы плывем дальше.
И капитан, не прощаясь с Орловым, шагнул к лодке. Опираясь на весло, перекинул он ногу через борт, уселся на свое место. Волей-неволей и я потянулся за ним. Орлов потрясенно молчал.
– Садись, – приказал мне капитан, и я сел в лодку, взял весло.
– Что же это вы делаете? – сказал вслед Орлов. – Зайдите хоть в дом. Там уж все собрались, ждут вас обедать.
– Нечего нам там делать, – сказал капитан. – А Кузьме Макарычу поклон передай.
Решительно взмахнув веслом, капитан двинул «Одуванчик». Мы отошли от берега.
– Неловко как-то, – потихоньку сказал я капитану. – Все-таки ждут нас. Зайдем хоть на полчаса.
– Не тянет, – сказал капитан, – нельзя нам туда заходить. Опасно.
– Да ничего страшного, – сказал я, – подумаешь – Клара. Наплевать. Зайдем. Орлова жалко.
– Это не Орлов, – прошептал капитан. – Это подделка.
– Господь с тобой, что ты говоришь? Опомнись. Какая подделка? Самый натуральный Орлов.
– Не верю, – сказал капитан. – Орлов сюда никак не может добраться. Это все вранье.
– Ладно тебе, успокойся. Надо все-таки вернуться. Хоть на полчаса.
– Ну смотри, – сказал капитан, разворачивая лодку. – Мое дело предупредить. Эй, – крикнул он Орлову, – погоди, мы возвращаемся!
Нос «Одуванчика» снова уткнулся в берег рядом с мостками, мы вылезли и как-то порознь – впереди капитан-фотограф, за ним Орлов, сзади я – пошли через поле к дому шурина Шуры.
Дом этот был стар и кособок. Нижние венцы его прогнили, осели глубоко в землю, крыша от этого задралась острым горбом. Над крыльцом, над окнами дома – повсюду были натянуты какие-то шпагаты и веревочки, на которых сушились белые грибы и черные окуни. Весь дом был завешан сухою рыбой и грибами, а в палисаднике перед домом бушевали свирепые заросли крыжовника и малины.
Шуршащие под ветром сухие чешуистые окуни, шелестящие грибы, скрипящие ступени – весь дом был пронизан тихими шорохами, и названье «шуршурин» очень подходило к нему.
Капитан поднялся на крыльцо и вошел в дом, за ним – Орлов.
Я замешкался на пороге, снимая сапоги. Босиком прошелся я по гусиной травке, короткой и мягкой, которой заросла лужайка у крыльца. В дом идти не хотелось.
Умылся под рукомойником и, выставив к солнцу лицо, решил обсохнуть, как-то не хотелось пока идти в дом.
Сзади послышался шорох.
– Добрый день.
Я оглянулся.
Из палисадничка, из какой-то земляничной калиточки в заборе вышла Клара Курбе.
В сарафане, украшенном голубыми цветочками, босиком, с распущенными до плеч волосами. В руках она держала блюдо, наполненное и смородиной, и малиной, и крыжовником. Удивительно еще, что в блюде не оказалось огурца.
– Привет, – ответил я. – С приездом… только должен сразу сказать, что в лодку мы вас взять никак не можем… места мало. Мы, знаете, дальше поплывем, а уж вы…
Клара поставила тарелку на ступеньку, подошла ко мне поближе и вдруг поцеловала меня в губы.
– О Боже! – бормотал я, вырываясь. – С приездом, с приездом…
Глава XXVI
Нога в крапиве
Кумкузя сиял.
Щека его, укушенная, почти вошла в свои берега, и тряпочку розовую кум с головы снял, оставил только шапку-треух. Одно ухо треуха торчало к потолку, другое прикрывало все-таки укушенную щеку.
– Вот и свиделись! – вскрикивал кум, обнимая меня, тиская капитана. – Будто не расставались!
Шурин Шура, человек с виду маленький и невзрачный, с красными слезящимися глазками, сидящий за столом без рубахи и босиком, качал головой, разглядывая нас, и повторял вслед за кумом:
– Вот и свиделись!
Из погреба и из чуланов шурин вымел на стол, очевидно, все огурчики и сметану, выставил квасу жбан, рыбник щучьей длины занимал полстола, а рядом с ним стояла глубокая глиняная миска. Там, в этой миске, в коричневатой утомленной сметане плавали целенькие беленькие грибки.
Поближе к миске пристроились Орлов и Клара, напротив присоседились к рыбнику и мы с капитаном. Сбоку от капитана сидели рядышком кумкузя и шурин Шура, а справа от меня некоторый человек Леха Хоботов, тот самый, у которого – по рассказам деда Авери – летала рука.
Волей-неволей косым глазом поглядывал я на Лехины руки. Правая пока спокойно лежала на колене, а левая нервничала. То совалась она к рыбнику, то к грибочкам, но тут же убиралась назад, не решаясь притронуться ни к тому, ни к другому. Как видно, она ждала сигнала.
И сигнал не заставил себя ждать.
– Дядя Кузя, – сказал шурин, – все собрались. Можно начинать?
Кум ласково оглядел всех, улыбнулся и сказал радостно:
– Налетай!
И тут же руки Лехины вспорхнули с колен, закружили над столом, как две корявые птицы. То одним, то другим коготком схватывали они сальца, баранки, пельменчика и прямо с лету совали это в рот птенцу, на которого никак не был похож носатый Леха Хоботов.
Вслед за Лехиными и другие руки залетали над столом, как чайки над причалом.
Орлиные лапы капитана пали на рыбник, взломали хрустящую корку, из которой высунулась злая щучья голова.
В общем хоре летающих рук я не замечал рук Клары. Девушка Клара Курбе как-то терялась за столом и руки свои прятала под скатертью. Зато уж орловские длани парили вокруг Клары и пикировали каждую секунду на ее тарелку, с голубиной ловкостью подкладывая то грибок, то луковку.
– Скушай сальца с горчичкой, – ворковал Орлов, и Клара благодарно улыбалась. Давясь горчичными слезами, жевала сало.
Орлов, однако, не унимался. Следующим заходом он тащил ей без разбора и пельмень, и сотовый мед. Клара, к удивлению, глотала все это как тарантул.
Пришибленно следил я за ними. Напрасно капитан соблазнял меня щучьей головкой, я чуть притронулся к ней. Дикий, неуместный, несуразный Кларин поцелуй все еще висел у меня на губах. Ни сало с горчицей, ни рыбник, ни грибы, ни питье кваса не помогали – поцелуй никак не отваливался. Он прирос к моим губам, как гриб-трутовик к березе.
Между тем руки над столом стали летать помедленней, зато языки подразвязались. Первым подразвязался язык шурина Шуры.