Самая лучшая бутылка
Шрифт:
На улице мы простились.
— Буду держать с вами связь, — сказал он, пожимая мне руку. — Может, нам удастся пообедать вместе на этой неделе.
— Я сожалею, — сказал я, вовсе не чувствуя сожаления, — но на этой неделе я улетаю в Нью-Йорк, надо разобраться с делами моего тамошнего филиала.
— Какая жалость. Но вы, конечно, дадите мне знать, когда вернетесь в Париж?
— Конечно, — соврал я.
Однако не так-то легко было отвязаться от Макса де Марешаля, когда у него перед глазами неотступно стояло видение «Нюи Сент-Оэна» 1929 года.
Похоже, он подкупил кого-то из служащих моего парижского филиала, попросив его дать
Первым моим побуждением было отказаться. Прежде всего, я знал истинную его причину. Кассуласу рассказали о «Нюи Сент-Оэне» 1929 года, и он желал лично поторговаться со мной, не теряя лица. Кроме того, подобные дегустации в обществах знатоков были не для меня. Дегустировать вина редчайших сортов величайшее удовольствие, но по какой-то необъяснимой причине это занятие в компании людей, разделяющих то же пристрастие, обнаруживает всю фальшь, которая таится в душе даже самого добропорядочного члена общества. Поэтому для меня всегда было мукой сидеть с ними, наблюдая, как вполне разумные люди, держа в руке стаканы с вином, состязаются друг с другом, кто правдоподобнее изобразит экстаз. Они закатывают глаза, раздувают ноздри и стараются найти самые напыщенные и нелепые эпитеты для описания содержимого стаканов.
Но с этим чувством боролось любопытство. Кирос Кассулас был недоступно далекой и таинственной фигурой, а тут представлялся случай встретиться с ним с глазу на глаз. В конце концов любопытство одержало верх. Я принял приглашение и сразу же с облегчением понял, что мы с Кассуласом поладим.
Нетрудно понять почему. Как сказал де Марешаль, Кассулас был фанатичным ценителем вин, интересовавшимся всем, что было с ними связано — их история, предания, легенды, — а я мог предоставить ему информации на эту тему больше, чем кто-либо, в том числе и всезнающий де Марешаль.
Во время обеда я заметил, что все слушали только Кассуласа, в том числе и де Марешаль, который ему бессовестно льстил. Но сам Кассулас прислушивался только к моим словам. Вскоре я понял, что он мне не только импонирует, но и вообще нравится.
Да, он, конечно, был личностью незаурядной. Мужчина лет пятидесяти, высокий и коренастый, со смуглым лицом и большими обезьяньими ушами, он отличался тем типом уродства, которое опытные женщины находят неотразимым.
Он напоминал древнего идола, грубо высеченного из черного дерева. Его безучастное, словно окаменевшее лицо иногда оживлялось заинтересованным блеском внимательных глаз. Этот блеск стал особенно заметен, когда речь зашла о моей бутылке «Сент-Оэна».
Он сказал, что ему известно, во сколько я ее оценил, но сто тысяч франков — двадцать тысяч долларов — это дороговато. Вот если бы я согласился на две тысячи франков...
Я с улыбкой покачал головой. — Это хорошее предложение, — сказал Кассулас. — Больше, чем я платил за дюжину бутылок для моего подвала.
— Не спорю, мсье Кассулас.
— Но и не продаете? А есть шанс, что это вино еще можно пить?
— Кто знает? Урожай в «Сент-Оэне» 1929 года созрел
Поэтому я сам не открывал бутылку и никому не продавал права ее открыть. В таком виде это сокровище. Если же тайна будет открыта, она может оказаться еще одной бутылкой скисшего вина.
К чести Кассуласа, он понял это. И, приглашая меня провести следующий уикенд в его имении неподалеку от Сен-Клу, он искренне уверял, что его привлекает общение со мной, а не возможность еще поторговаться насчет бутылки. И вообще, добавил он, на эту тему больше не будет разговоров. Он хочет только одного: если я когда-нибудь решу продать бутылку, я должен обещать, что первым претендовать на нее будет он. На это я с удовольствием согласился.
Уикенд в его имении, первый из проведенных мной там, оставил самые приятные воспоминания. Это было огромное поместье, где трудилась армия слуг под руководством дородного седого Жозефа. Жозеф был рабски предан Кассуласу, и я не удивился, узнав, что тот был сержантом в Иностранном легионе. Жозеф выполнял приказы так, словно хозяин был командир его полка.
Но по-настоящему меня поразила София Кассулас. Не помню точно, как я до этого представлял себе супругу Кассуласа, но, во всяком случае, не молоденькой женщиной, которая годилась ему в дочери, не робким, нежным созданием, чей голос был словно шепот. По современным стандартам, требующим, чтобы женщина была костлявой вешалкой с жидкими прямыми волосами, она была, может быть, слишком пышной, с роскошно округленными формами, но я человек старомодный и убежден, что женщина должна иметь округлые формы. А если это белокожая, черноглазая, легко краснеющая красавица, какой была София Кассулас, — тем более.
Позднее, по мере того как я начал приобретать статус друга семьи, я смог выведать историю ее замужества, которое близилось уже к пятой годовщине. София Кассулас была дальней родственницей своего мужа. Она родилась в бедной деревенской семье в горах Греции, воспитывалась в монастыре, впервые встретила Кассуласа на семейном вечере в Афинах и скоро после этого, совсем еще девочкой, вышла за него замуж. Она может считать себя самой счастливой женщиной в мире, заверила меня София Кассулас своим тихим голосом. Да, став избранницей такого человека, как Кирос...
Несомненно, можно считать себя счастливой...
Но она произносила это так, словно изо всех сил старалась убедить в этом себя. По правде говоря, казалось, что она до смерти боится Кассуласа.
Когда он обращался к ней с самыми обычными словами, она в панике отшатывалась. Я так часто наблюдал это, что подобные сцены стали для меня привычными, как и холодное вежливое пренебрежение, с которым он третировал жену, что внушало ей еще большую робость.
Это создавало в доме нездоровую обстановку, потому что, как я заметил, любезный и обаятельный Макс де Марешаль оказывался всегда под рукой, успокаивая мадам. Через некоторое время я был поражен, когда осознал, как часто мы с Кассуласом проводили вечера в Сен-Клу, обсуждая что-нибудь за стаканом бренди в одном конце комнаты, в то время как в другом мадам Кассулас и Макс де Марешаль вели доверительную беседу, усевшись рядышком. В их тет-а-тет вроде бы не было ничего неприличного, но мне не нравилось, как они держались. Молодая женщина смотрела на него большими невинными глазами лани, а он по всем признакам был матерым хищником.