Самая младшая
Шрифт:
Зайцы добрые и не дразнючие совсем. Зайцы Сева-Левый и Сева-Правый учат Полину ездить на морковкоедке. А зайцы-девочки пекут пирог. А взрослая зайчиха Дина шьет платье с узором из капусты. И совсем не сердится, что ее муж, заяц Максим, еще не слепленный. Полина его завтра слепит после школы. А еще она завтра Нелю попросит, чтобы она новый секретный дневник ей купила. Тоже с замочком и ленточками. Полина туда запишет имена всех зайцев, чтобы не забыть про них. Никогда в жизни.
Утро Полины
Сегодня она просыпается очень рано: у Нельки еще будильник не звонил и с кухни кофе не пахнет. Тихо в квартире. Сонно и совсем не тесно. За занавеской виден краешек неба. Оно серое и розовое, очень красивое. Но Полина пугается: там так светло! Наверное, уже второй урок начался! Ее Инга Сергеевна отругает! Ой!
Тапок нет. И формы Полининой тоже нет! На стуле должен быть клетчатый сарафан и водолазка, а вместо них почему-то висят Нелины зеленые джинсы, наизнанку вывернутые. А сама Неля дрыхнет на своей нижней полке, и у нее обе пятки из-под одеяла выползли. Она же в институт проспит!
Кого будить первым? Маму? Нельку?
Или чайник ставить?
Полина бежит в кухню. Потом разворачивается и стучит в мамину дверь. Там тихо. Может, со Стаса начать?
Но на диване, где он спит, пусто. И ноута нет! Неужели Стас сам в школу ушел, а их будить пожадничал?
– Стаська проснулся, а нас не разбудил!
В комнате наполовину пусто: мама спит поперек постели, а папа на работе.
– Ну? – Одеяло шевелится. У мамы сейчас все сонное: и голос, и движения. А особенно – лохматые волосы. – Что случилось?
– Мы в школу все проспали! А ты на работу! А Неля в институт!
– Вишня! – Теперь мама ворочается в другую сторону. – Ты очумела? Сегодня суббота!
Полина виновато садится на самый край мамино-папиной кровати:
– Ничего, что я тебя разбудила?
– А ты не разбудила… – Мама вытаскивает руку из-под одеяла и шлепает ладонью по тумбочке, словно лягушку изображает. Только лягушка за мухами и комарами охотится, а мама за мобильным телефоном. Вот она поймала его, схватила и утащила к себе в нору. В смысле под одеяло. – Восемь тридцать девять. Вишня! Хлопья в шкафчике, молоко в холодильнике. Завари себе книжку и иди овсянку почитай…
От смеха Полина валится прямо на мамины ноги.
– Мам, ну ты сказала! Ты еще скажи – йогурт наизусть выучи! Или реши сосиску! Или… Мам, что еще можно у нас почитать? Хлеб? Колбасу?
– Стрихнин с цикутой! – Мама говорит тем противным голосом, которым она ругается: – Полина, я с тобой сдохну! Оставь меня в покое! – И мама зевает.
Полина тоже зевает. До слез:
– А можно я с тобой полежу? Я не буду будить.
– Р-р-р, гав! – Мама пододвигается. – Ныряй сюда. Черт, у тебя ноги замерзли.
– Мам, а ты еще сердишься? – Полина ввинчивается к маме под бок. Тут пахнет сном. Это самое лучшее место на свете.
– Местами. И что мы с тобой, Вишня, сейчас делать будем? Овсянку читать? Омлет учить?
У Полины была идея. Но, пока мама сердилась, все смешные мысли из головы вылетели.
– Обнимашки? – шепотом просит Полина и обхватывает мамину голову двумя руками. У мамы волосы пахнут парикмахерской. А духами и сигаретами – еще нет. Такая утренняя мама – только Полинина. Она не смотрит в компьютер, она сопит Полине в ладонь, а под веками у нее глаза мелькают. А голос уже совсем хороший:
– Вишня, классно быть маленькой, правда? Знаешь как я тебе завидую! Я тоже так хочу!
Полина понимающе вздыхает. А мама открыла глаза и мечтает вслух:
– И чтобы по утрам не краситься! И чтобы у меня работа была в соседнем дворе, как твоя школа. Ну или у метро. Я бы тогда туда на самокате ездила бы!
На подоконнике пригрелся мелкий солнечный зайчик: он отражается от ароматической лампы, которую никто давно не включал. В лампе плавают шарики разноцветного масла, поэтому зайчик вышел не золотой, а немного малиновый. И еще в одном месте зеленый.
– Как у тебя в школе-то дела? Двойки есть? – Мама нашарила сигареты и теперь ищет тапочки. Одеяло сбилось, и постель уже немного холодная.
– По ритмике… Но баба Тоня сказала, что это ерунда! – быстро отзывается Полина. – Я чешки забыла, вот и все!
Мама встает, чертыхается и раздергивает шторы. И малиново-зелено-золотой зайчик исчезает, растворяется в лучах, как капля акварели в банке с водой.
– Вишня, по-моему, это свинство.
– Я же не специально их забыла! Я их в раздевалке оставила! Я просила меня вниз отпустить, а она не разрешила!
– Это не твое свинство, а… Как эту ритмичку зовут?
– Не помню. Она противная такая, ее у нас в классе никто не любит. Мы ее по имени-отчеству не называем никогда!
– Поэтому и не называете, что не любите. Понимаешь, Вишня… – Мама уже надела джинсы: – У нас память сопротивляется. Если человек тебе неприятен, ты не можешь запомнить, как его зовут и когда у него день рождения.
Полина не хочет думать, что у их ритмички бывает день рождения. У нее такая улыбка противная, будто она злится даже когда радуется. А радуется, когда кому-нибудь двойку ставит. Или когда она Альбинку в туалет не пустила. Или…
– В общем, если она еще раз такое сделает – звони мне. Я ей устрою утро стрелецкой казни в сосновом бору… – говорит мама строгим голосом.
Про стрелецкую казнь Полина видела в Третьяковской галерее. Такая картина страшная, что, как вспомнишь, сразу мурашки по рукам бегать начинают. А Максим (тот, который дурак из их класса) сказал, что все нарисованные стрельцы на самом деле вампиры. И что, когда их казнят – они восстанут из могил и будут всех пугать. И сейчас почти так же про учительницу ритмики Полина и подумала. Теперь приходится жмуриться, головой трясти и быстро говорить «Нет! Нет!», чтобы противная мысль выскочила из головы.