Самая страшная книга 2014
Шрифт:
— Вы верите мне?
Вместо ответа тот молча кивнул. Его лицо ничего не выражало, только глаза были добрыми и понимающими. И зрачки… по какой-то причине они пугали Андрея. С недавнего времени он стал уделять большее внимание глазам. Он понял, что зрачки человека не плоские, они глубокие и идут гораздо глубже внутрь, чем принято считать. Они…
Стул лежал в луже крови. Андрей стоял над ним и смотрел в монитор. Камера по-прежнему была направлена в него, образуя длинный темный лаз.
Что-то двигалось там, в конце коридора.
Нет, не просто двигалось, оно стремительно приближалось, слегка подпрыгивая, словно каждый новый проход являлся
Он попятился назад и только теперь заметил еще одну деталь, упущенную им вначале. «Откровенно говоря, хреново, доктор Ватсон», — отстраненно подумал он. Весь компьютерный столик был усеян темно-бордовыми каплями. Они казались почти черными в полутьме, но Андрей был готов побиться об заклад, что они именно темно-бордовые.
Его любимый персонаж «CSI», криминалист Гриссом, наверняка назвал бы эти капли «гравитационными брызгами». После чего бы непременно взялся рукой за подбородок. Ни первого, ни второго Андрей делать не собирался, его внимание привлекла еще одна страшная деталь. У самой веб-камеры лежали две чешуйки. В том, что это ногти, можно было не сомневаться.
Доктор продолжал кивать, он читал дело. Два ногтя и прядь волос — все, что удалось обнаружить.
— Словно ее кинули в мясорубку, — продолжал Андрей. По его щекам теперь катились крупные слезы. Доктор счел нужным сделать санитарам знак, чтобы они были начеку, — Ее ногти!!! Вы понимаете, о чем я толкую?!
Фигура приближалась. Рывками, подрагивая, словно не вполне материальная. Теперь можно было рассмотреть детали, которые Андрей предпочел бы не рассматривать. Удлиненные, но, несомненно, человеческие конечности, узкий безгубый рот. И глазницы, пустые глазницы, при виде которых отчаянно хотелось начать биться головой об стену, пока твое «я» не расплескалось бы по этим чудесным обоям в розовых тонах. В момент, когда между ним и тварью остался последний барьер — стекло монитора, Андрей вышел из оцепенения. Он схватил веб-камеру и что есть мочи рванул ее на себя. Она подалась как-то слишком легко. Невероятно легко, словно не имела ничего общего с парой ногтей и лужей темной густой крови, дико смотрящейся в этой аккуратной уютной комнатке.
Несколько бесконечных секунд изображение оставалось на экране. Бездонные дыры глазниц внимательно изучали Андрея. Запоминали? О, он был уверен в этом. «Нам еще предстоит встретиться, — словно говорили они, — и мы оба знаем об этом». После чего изображение пропало. Появилась фотография Пушистика, всегда украшавшая Наташин рабочий стол. «Тут он выглядит гораздо лучше», — как-то вяло подумал Андрей.
Теперь, когда в комнате стало светлее, можно было не гадать о цвете гравитационных брызг, окруживших монитор узором, напоминающим распахнутый веер. Андрей понял, что дрожит всем телом. Попытался справиться с собой — не вышло. Веб камера висела в его руке подобно трупу животного. Ее кабель, слегка покачиваясь, лениво вырисовывал узоры в темной луже на полу. Они, впрочем, сразу же исчезали. Не отдавая себе отчета в собственных действиях, Андрей повернул камеру к себе, заглянул в глубь темного объектива и закричал.
Он продолжал кричать, когда два санитара тащили его к палате под пристальными взглядами камер наблюдения. И доктору, оставшемуся в кабинете потирать натертую очками переносицу, было не понять, что количество глаз, следивших за ним, было больше, чем могло показаться.
Парфенов
Свое место
Петр сел за письменный стол напротив решетки. Разложив позаимствованные у следователя документы, бросил взгляд на круглое лицо настенных часов. Времени в запасе не так уж и много.
Тусклый свет грязной настольной лампы оставлял большую часть помещения погруженной в сумрак, в том числе и камеру. Та предназначалась для бесед с ЗК и допросов и представляла собой, по сути, обыкновенную клетку. Как в зверинце. Там, в темноте и сырости, за бурыми от ржавчины прутьями сгорбилась на привинченной к полу скамье молчаливая фигура. Черная и плоская, как персонаж театра теней.
— Итак, Савелий, — Петр взял карандаш, — с чего мы начнем?
— О… — донеслось из темноты, но сама фигура при этом даже не шелохнулась. — Добрый день, гражданин писатель. Как нынче погодка?
Петр знал: это игра. Он уже много раз становился невольным участником таких незамысловатых развлечений. Милые шалости смертников. Когда приходишь к ним со своим предложением, социопаты, садисты всех мастей частенько начинают строить из себя всеведущих ганнибалов. Каждый стремится показать себя этаким мессией, ветхозаветным мудрецом, познавшим все тайны сущего. Иные поначалу отказывались от беседы, но лишь для того, чтобы потом как бы сделать одолжение ненавистному миру. Кто-то смиренно замечал, что совершенно раскаялся. Мол, жаждет как можно скорее покинуть юдоль земную и не желает ворошить кровавое прошлое. Но во время разговора, когда беседа начинала по-настоящему увлекать «раскаявшегося» смертника… Ах, как же загорались тогда их глаза! Ах, как же все они смаковали воспоминания! Выуживали из подвалов памяти хранящиеся под замком и в строжайшем секрете детали, самые сладостные мгновения… И почти всегда настаивали на собственной исключительности, едва ли не избранности. Вели себя, словно отмеченные печатью высшего знания, которого у них никогда не было; уж кто-кто, а Петр это знал лучше всех.
— Погодка ничего, — сказал он. — Весенняя.
Тень за решеткой удовлетворенно кивнула. Это было ее первое движение с того момента, как Петр вошел в помещение.
— Весна, хорошо. Цикл Природы. Сначала умирает, потом возрождается. Жизнь течет своим чередом.
— Не для вас, — заметил Петр осторожно.
Провоцируя собеседника, главное — не переборщить. А то ведь все пойдет насмарку. Пару лет назад у него уже был такой неприятный случай: педофил и убийца оскорбился и вообще отказался от разговора. Правда, как подозревал Петр, маньяку просто нечего было рассказывать. Кое-что в деле намекало на это. В отличие от дела Савелия, вина которого была доказана в свое время более чем убедительно.
— Я не боюсь смерти. В каком-то смысле я и есть смерть, почему же я должен ее бояться? Знаю, мне немного осталось, сегодня или завтра это случится. И что? Все ведь когда-то умирают.
Многих тянет пофилософствовать. Подавленный комплекс вины обходится, как неприятное препятствие, за счет общих категорий, оправдание можно найти и в законах мироздания, и в знаках высшей силы.
Вес это Петр слышал не раз, и посвященная псевдо-философским оправданиям глава будущей книги уже была набрана, отредактирована и сохранена на нескольких дискетах. Дебри подсознания ни его самого, ни читателей уже давно не интересовали. Мясо. Кровь. Безумие. Вот что нужно толпе. А уходящего времени жалко.