Самая страшная книга 2015
Шрифт:
И тут стул дернулся и пополз обратно.
Я чуть ли не по деталям разобрал стул – но не было ни лески, ни пружинки, ни чего бы то ни было еще. Я также облазил всю квартиру, но не нашел и следа Сашки.
Оставалось только одно: она каким-то образом меня одурачила, а потом тихонько выскользнула из дома. Все это выглядело весьма правдоподобно, кроме одного «но», – Сашка никогда ранее не увлекалась подобными розыгрышами. Хотя да, надо иногда с чего-то начинать. Возможно, воображаемая собака была пробным камнем, проверкой – смогу ли
Ох, Сашка, ну только вернись домой, я уж тебя пропесочу. И даже оправдание, что тебе скучно, не приму.
Я вернулся за стол и взял в руки фотоаппарат.
Но не успел я включить ушедшую в режим сна технику, как новый скрип заставил меня поднять голову.
На этот раз это была дверца шкафа.
Она медленно, словно с опаской, открывалась.
Ну конечно, на этот раз Сашка уже была ни при чем. Рассохшееся дерево – вот и все.
Дверца открылась до конца, и моему взгляду предстала куча книг, наваленных в хаотичном беспорядке. Я не страдаю особым чистоплюйством, но напоминание об этом меня не радует.
Поэтому я встал и прикрыл ее.
Не успел я сесть за стол, как она снова открылась.
Я снова встал и прикрыл ее.
Она открылась снова.
Я припер ее стулом.
Вернулся за стол.
Не успел я включить аппарат, как стул с грохотом упал.
Дверца медленно открывалась.
А потом так же медленно стала закрываться.
Я сглотнул.
Мне стало жутко.
Чтобы отвлечься, я перевел взгляд на экран фотоаппарата.
И почувствовал, как мои ноги похолодели.
Там, на экране фотоаппарата, в той комнате, что здесь была – исключая меня – абсолютно пуста, стояла женщина.
Стояла и открывала и закрывала дверцу шкафа.
И в такт этому так же открывалась и закрывалась дверца в моей комнате.
А потом женщина оглянулась.
Да-да, оглянулась – на меня, на меня, наблюдающего за ней на экране. Словно тот на самом деле был окном, через которое она могла меня увидеть.
У меня онемели щеки, похолодел кончик носа, а в спину словно вбили кол – и пальцы, пальцы вцепились в фотоаппарат так, словно без этого я бы упал.
И ни одной мысли не осталось в моей голове.
Я просто сидел и смотрел, как она приближается.
Она.
Красивая, безумно красивая женщина.
Та самая, которую я тогда сфотографировал первым кадром на этой карточке.
И что-то поблескивало у нее на лице.
Только это был не пирсинг.
Нет, ни в коем случае не пирсинг.
Просто потому, что тут не делают пирсинг.
На металлических носах не делают пирсинги.
Она подошла совсем близко – так, что лицо заполнило практически весь экран.
А потом подняла руку и поскребла ногтями.
С той стороны.
Нет,
Человеческие ногти не бывают такими длинными.
И металлическими.
А потом размахнулась.
И ударила с той стороны по стеклу экрана.
Фотоаппарат вышибло у меня из рук и отшвырнуло к стене.
Я сидел в одном конце комнаты и сжимал в руках тесак для мяса – самое опасное, что смог найти. Фотоаппарат лежал в другом конце – накрытый ведром.
Я пытался найти объяснение произошедшему и не мог. А может быть, боялся их найти.
На столе началось какое-то движение.
Я осторожно перевел взгляд.
Рыбка в аквариуме судорожно дергалась.
А потом перевернулась на спину, и из ее распоротого брюшка потянулись тонкие темные ниточки внутренностей.
В коридоре что-то зашуршало.
Я сжал тесак и повернулся лицом к двери.
В замке провернулся ключ.
Я перехватил тесак поудобнее и поднял его.
– Дядя Паша? – раздался тонкий девичий голос.
Я спрятал тесак за спину и вышел в коридор.
Сашка стояла на пороге и задумчиво глядела на пол.
– Дядя Паша, а зачем вы коврик передвинули?
Резиновый коврик, который по старой привычке постоянно прикрывался газетой, был сдвинут на полметра. И газета была разорвана. На длинные полосы.
– Запнулся, – внезапно охрипшим голосом сказал я. – Я запнулся, Саш.
Она внимательно посмотрела на меня, подтянула коврик на место и стала разуваться.
– В темноте шел и запнулся, – зачем-то пояснил я, думая о том, как бы вернуться в кухню так, чтобы девочка не заметила тесак за спиной. Объяснить это мне было бы гораздо сложнее.
– Да ладно, бывает, – она пожала плечами и скинула сандалию.
– Саш, – как бы невзначай сказал я, осторожно пятясь назад и делая вид, что изучаю направление трещин в потолке. – Саш, скажи… а ничего в последнее время странного не случалось?
– Чего именно – странного? – скинула она вторую сандалию.
– Ну я не знаю… что-нибудь открывалось, когда ты это не трогала, или же…
Сашка непонимающе смотрела на меня. Ах, ну да, собственно, чего это я. Ребенка, у которого живет воображаемая собака, сложно удивить открывающимися шкафами.
В соседней комнате бубнил телевизор, а я сидел за столом и крутил в руках выключенный фотоаппарат.
Всему должно быть свое объяснение, да. Ну и как оно там, бритва Оккама, что ли. Не нужно плодить сущности сверх имеющихся, как-то так. Половина всего происходящего – у нас в головах. Вот взять, например, ту же Сашкину воображаемую собаку. Племянница хочет думать, что та существует, – и та существует. В ее голове, разумеется. Но при этом довольно успешно.