Самая страшная книга 2019 (сборник)

Подольский Александр Александрович

Ноги по щиколотки утопают в присыпанной снегом гнилой листве. Я осторожно переставляю правую ногу, Лю – левую. Главный врач отделения Виталий Иванович Симаков не перестает удивляться нашей координации. Мы не просто ходим – мы умеем бегать, танцевать, кататься на велосипеде, играть на пианино и делать стойку на руках. С четырьмя руками это, кстати, довольно легко. Родители, следует отдать им должное, вложили в нас уйму сил, времени и денег. Элитные медицинские и реабилитационные центры, лучшие физиотерапевты. Родители решили – раз уж им так «повезло» с нами, значит, следует стать счастливыми всем назло, с пафосом, напоказ. Мама с папой всю жизнь все делают напоказ – поженились не любя, лишь потому, что пришла пора создать семью,

вознамерились завести детей, потому что так положено, и, следуя моде на «естественность», мама пришла на УЗИ на таком сроке, когда уже поздно было что-то предпринимать. Мы появились на свет, и свой новый долг родители взвалили на себя с истерическим азартом. «О, что вы, у нас совершенно, совершенно нормальная семья!» – выразительно говорила мама на камеру одного из центральных телеканалов. Только ночами мы слышали, что в нашей семье происходит на самом деле – бесконечные скандалы за стенкой.

Мы с Лю решили быть счастливыми просто так – пусть даже в интернате.

Чтобы подойти к забору, надо подняться на пригорок. Подъем не крутой, но долгий. Мы идем, и я начинаю чувствовать нехватку кислорода. Шагать все труднее, голова становится тяжелой, накатывает мучительная непрестанная зевота. Лю таращит глаза и хватает ртом воздух.

– Ты что, опять забыла кислородный баллончик? – напускаюсь я на нее.

– За… была. А ты… почему не напомнила?

– Я тоже забыла. Блин. Ну что, давай тогда назад поворачивать.

– Не… погоди. Отдохнем и пойдем дальше.

Мы садимся прямо в снег и переводим дух. Я глубоко и старательно дышу – за себя и за Лю. Вскоре нам становится легче. У Лю сильный сколиоз, и с каждым годом позвоночник искривляется все больше, что очень мешает ее легким. Врачи говорят, что сейчас ее легкие функционируют меньше чем наполовину, и дальше может стать только хуже, но делать операцию на позвоночнике Лю очень опасно: большая вероятность, что ее мы не переживем. Поэтому у нас в палате запас кислородных баллончиков, на всякий случай. И нам регулярно нужен осмотр врача. Когда Лю не хватает воздуха, удушье чувствую и я. Хотя мне, по словам докторов, повезло больше: с моим позвоночником все в порядке, к тому же именно я контролирую наши нижние внутренние органы. У каждой из нас по две руки, свое сердце, пара легких и желудок с поджелудочной, но общие печень, несколько ребер, кишечник, почки и все органы малого таза. Наши позвоночники сходятся в один повыше крестца. Я контролирую правую ногу, Лю – левую. Мы – сиамские близнецы-омфалопаги. Такие, как мы, обычно рождаются мертвыми или живут не дольше нескольких дней после рождения.

Мы с Лю живем на свете уже шестнадцать лет. Подобных нам, переживших детство, в мире лишь единицы. Разделить нас хирургически нельзя: слишком много общих органов, почти стопроцентная вероятность, что погибнет, по крайней мере, одна из нас. Поэтому мы просто живем – как получается, а получается вполне неплохо. И дальше собираемся в том же духе.

Солнце скрылось. Мне на правую руку, продетую в рукав общей куртки, падает несколько снежинок.

– Ты как? – спрашиваю я у Лю. Сама я удушья больше не ощущаю.

– Нормально.

Мы поднимаемся и идем дальше. Перед нами черный металлический забор с частыми прутьями, он ограждает территорию интерната. За забором пустынный пригород: узкий тротуар под нетронутым снегом, дорога с изредка прошмыгивающими автомобилями, автобусная остановка, пустырь, заброшенная промзона, гаражи, вдалеке – высотные новостройки, яркие, великолепные, именно на них мы и приходим посмотреть. Нам хочется туда, в жизнь яркую и новую, как те дома. Особенно хороши они в сумерках: вертикальные гирлянды празднично-золотистых огней. В нашем «Инстаграме» уже несколько вариаций этого пейзажа. Высотки хороши и сейчас, за вуалью редкого снега. Я просовываю руку со смартфоном сквозь прутья и делаю снимок. И чуть не роняю гаджет,

чувствуя, как вздрагивает Лю.

Парень-велосипедист. Остановился на некотором отдалении и смотрит, разинув рот. Именно вот так обычно пялятся на нас все, кроме родителей и медперсонала.

А мы смотрим на него. Что он сейчас сделает? Сфоткает нас? Испуганно отведет взгляд и поскорее поколесит прочь?

Парень подходит ближе, ведя рядом с собой велосипед.

– Привет…

Наш ровесник. Высокий и стройный, светлые волосы выбиваются из-под шапки. Лицо – картинка, даже багровые прыщи на подбородке его не портят. Обалденно красивый парень. Я кошусь на Лю: та молча таращится на незнакомца так, будто это у него две головы и четыре руки, а не у нас. Я ее понимаю. После наших соседей по отделению любой человек симпатичной наружности покажется богом красоты и гармонии. Я навожу камеру смартфона на парня и смотрю в его удивленно расширенные глаза на экране.

– Ну, привет, – говорю я. – Что-то спросить хочешь? Спрашивай, не стесняйся.

Парень действительно стесняется, краснеет. Но все-таки спрашивает:

– Вы Катемила?

Так нас зовут в «Инстаграме». Моя придумка. Катерина+Людмила. Часть от каждой из нас, и получается что-то странное, но вполне цельное. Прямо как в жизни.

– Ага. Автограф хочешь попросить?

– Ну… вообще-то не… А… кто из вас кто? Меня Дима зовут.

– Люда, – говорит Лю.

Я наконец опускаю смартфон и смотрю прямо в глаза парню, ощущая нечто новое, непонятное: мне кажется, будто изрядная часть меня тут лишняя. И эта часть находится слева.

– Катя.

В следующие полчаса мы забываем о том, что нам холодно без шапок и в незастегнутой куртке. Диме семнадцать, он недавно приехал с родителями из другого города, в следующем году будет поступать в вуз, хочет стать программистом, у него дома три кошки, морская свинка и попугай, список его любимых музыкальных групп точно совпадает с нашим, и живет он в одной из тех ярких новостроек, теперь скрытых завесой снегопада.

– Как вы вообще тут оказались? – Его рука приближается к прутьям ограды и тут же отдергивается, будто это не забор, а клетка в зоопарке.

Лю молчит. Я нехотя рассказываю про развод родителей.

– Зачем вас сюда-то? Тут же одни дебилы и уроды всякие, – простодушно замечает Дима и сразу краснеет до корней волос. – Вот ведь я осел. Извините, а…

– Да забей, – говорит Лю. – Мы привыкли.

– Откуда ты знаешь, что дебилы и уроды? – спрашиваю я.

– Одноклассник с друганами сюда лазил. Они сталкерят по всяким закрытым объектам. Говорит, видел в окно мутантов с отростками из пуза, с двумя головами и вообще без лица.

– Ну, без лица – это твой одноклассник выдумал, – говорю я. – Мы уже почти два месяца тут, а таких не видели. А с двумя головами – это Таша и Таня, тоже сиамские близнецы. С отростками – это, наверное, Сережа, у него паразитарный близнец…

– Чего-чего? – теперь наш новый знакомый уже не краснеет, а бледнеет, аж до зелени.

– Забей, – говорит Лю.

Вернувшись в интернат, мы узнаем, что место Русалочки уже занято – теперь на ее койке новенький, мальчик с клешнями вместо рук и ног. Точнее, это не клешни, а по два больших пальца на каждой непропорционально короткой конечности. Называется этродактилия. Выглядит очень бесполезно и… уродливо. Мне неприятно произносить это слово даже мысленно, мы с Лю вообще стараемся никогда его не использовать – но я вспоминаю Димины руки, как он махал нам на прощание. Удлиненные ладони, крепкие красивые пальцы. Дима нашел нас в соцсети и теперь шлет нам дурацкие смешные картинки в личные сообщения. У Димы любящие родители, домашние питомцы и куча друзей. А у мальчика с клешнями нет никого. Скорее всего, от него отказались прямо в роддоме. Если и он вдруг куда-то исчезнет – никто не будет переживать. Разве что в каких-нибудь документах отметят…