Самая темная луна
Шрифт:
Иногда из-за родителей мы с братом сближались, а иногда из-за них отталкивали друг друга. Сейчас я отдернула руку – в истории с вербовкой Остин выступал в отрицательной роли. В роли нашего отца. Тот наверняка поспособствовал зачислению Остина на службу, но в этот раз предали меня не родители, а брат, и я не хотела его прикосновений. Даже его присутствия в машине не хотела.
Брат прислонился к боковому окну и уставился перед собой. Знакомый взгляд. Тоска, жажда прощения и принятия. Я не в силах дать этого Остину. Он ведь не шину на моем велике проколол и не кукле
Он сделал выбор, хотя в детстве мы дали друг другу обещание. Остина отправят в лагерь для новобранцев. Затем в Ирак или Афганистан – или где мы там сейчас воюем? И что тогда? Армия погубит его, как губит все и всех. Только я пока не готова говорить с ним об этом. Не важно, сколько раз я проверяла телефон и перечитывала нашу последнюю переписку, на самом деле я не готова к этой битве.
Мы ехали в тишине, все трое страдали, каждый по-своему.
Глава 7
Медсестра вызвала Элоди лишь через час.
Я двинулась за ней следом – мимо сопливых краснолицых детей; мимо солдат в военной форме, не отрывающих взгляда от мобильных телефонов; мимо кучи других людей с телефонами, в том числе множества измученных родителей и гиперактивных детей. Приемная была огромной и навевала уныние, мы просидели молча весь час ожидания.
Остин от нас не отходил, показывал Элоди фотографии «злобных младенцев» на «Фейсбуке». Смешил ее, да, но это не делало его святым. Когда мы с Элоди поднялись, брат меня окликнул. Я одарила его неоднозначным взглядом. Он мог означать «пошел ты», а мог – «я занята, подожди, пожалуйста». Пусть Остин сам выбирает, мне плевать.
Где-то за дверью кашлял невидимый ребенок: хриплый лающий звук, будто из фильма ужасов. Мы прошли три зашторенные псевдопалаты: временные, лишенные какого-либо достоинства отсеки. Ненавижу больницы, да и любые другие места, где чувствую себя несвободной! Кашляющий ребенок заплакал, и мое сердце испуганно сжалось.
Медсестра в «палате» Элоди взвесила ее, измерила давление, затем попросила меня выйти. Я глянула на подругу, та кивнула.
Нужно позвонить Мали, в ужасе сообразила я. Мобильный показал три непринятых звонка. Она меня убьет. Еще и голосовое сообщение… Не буду его слушать – все равно Мали сейчас устроит взбучку по телефону. В порошок сотрет. Я опаздываю уже на сорок минут.
Я прислонилась к единственной настоящей стене, которую сумела найти, и набрала номер Мали, но ответа не получила. Вздохнула, однако почувствовала облегчение оттого, что можно просто поговорить с голосовой почтой. Едва зазвучало приветствие автоответчика, в трубке дважды пискнуло – по другой линии звонила Мали.
Я набрала в грудь побольше воздуха и рассказала о случившемся. Объяснила – я приеду примерно через час, а вот Элоди сегодня явно не работник. Мали сообщила, что наше отсутствие стоило ей двух новых клиентов, но под конец разговора велела передать Элоди пожелания выздоровления. Я улыбнулась. Мали – добрая душа.
Я подумала о брате. Пожалуй, не буду даже сообщение ему писать, просто улизну из больницы через черный ход, минуя приемную. Нет у меня сил общаться с Остином, обсуждать, почему он сделал то, что сделал, и почему не рассказал мне. Да и не знаю я, что ему говорить. Мне нужны ответы, только готова ли я к ним? Можно, конечно, и дальше прятать голову в песок, но это ничего не изменит. К тому же в глубине души мне хочется знать все, даже в нынешних обстоятельствах. Если я выясню правду о вербовке Остина и пойму наверняка, что Каэл вел подлую игру, мстил за некие папины прегрешения, – тогда мне полегчает. Надеюсь.
Хочу ли я знать подробности? Не очень. Станет ли от них легче? Вряд ли. Сумею ли я избегать и Каэла, и брата вечно? Увы, нет. Однако сегодня – сумею.
Словно по команде, в коридор влетел Остин. К счастью, в этот момент из-за занавески Элоди выглянула невзрачная медсестра и попросила меня войти.
– Она зовет вас обоих, – махнула медсестра Остину.
Ладно. По крайней мере не придется выяснять с ним отношения.
Элоди, очень юная, с поднятой до груди рубашкой и оголенным животом, сидела в кровати. К животу крепились тонкие провода при помощи клейких полосочек телесного цвета – медики проверяли состояние малыша. Элоди уже не плакала и казалась спокойной. Усталой, но спокойной.
Присев на край кровати, я взяла подругу за руку. Просвечивающие темно-синие вены придавали бледной коже серовато-голубой оттенок. Я ощутила дурноту – под флюоресцентными лампами Элоди выглядела совсем больной. Сердце сжалось. Я привыкла видеть ее румяной и с блеском в глазах.
Она тронула живот.
– Малыш в порядке. Мне просто нужно меньше нервничать. Малыш в полном порядке. – Элоди ткнула в капельницу, подвешенную у кровати: – Я обезвожена, поэтому в меня вольют вот это.
Я с облегчением выдохнула, выпуская часть напряжения.
– Вы сын Фишера? – спросил вдруг врач, которого я не сразу заметила.
Он смотрел на Остина, стоявшего в углу со скрещенными на груди руками. Брат ответил «нет» столь небрежно и искренне, что я ему почти поверила. До чего прекрасный лгун.
Элоди опустила взгляд. Я посмотрела на врача – нет, незнакомый. Остин тыкал в экран мобильного, словно никакого обмена репликами и не было.
На лице врача проступило сомнение, но он лишь кивнул.
– А что? – спросила я.
Остин дернул головой, недовольный моим вмешательством.
Заглянула медсестра, сообщила врачу:
– Вы нужны. Перелом руки.
Задержала взгляд на мне и Остине, затем вышла.
Я сверкнула глазами на брата:
– Ты его знаешь? В чем дело?
– По-моему, он друг отца.
– Почему ты соврал?
Остин пожал плечами.
– Говорю же, он, по-моему, друг отца.
Тоже мне, объяснение!
– Врать ты явно привык. Интересно, откуда в тебе это? – только и смогла сказать я.
Остин шагнул ко мне, вскинул руки.
– Тебе я не врал! – прошептал с отчаянием.