Сами боги
Шрифт:
– Нет, правда? – пробормотал Ун, стараясь удержать свою радость в пристойных границах.
– Впрочем, я могу и ошибаться… – Лостена как будто развеселила внезапность, с какой Ун перестал мерцать, – но пока оставим это. Суть в том, что тебе, как и Тритту, синтез дает что-то сверх самого синтеза.
– Да. Безусловно.
– А что получает от синтеза Дуа – сверх самого синтеза?
Наступило долгое молчание.
– Не знаю, – сказал наконец Ун.
– И ты ее не спрашивал?
– Нет.
– В таком случае, – продолжал Лостен, –
– Но ведь другие эмоционали… – начал Ун, оправдываясь.
– Другие эмоционали не похожи на Дуа. Ты сам не раз говорил мне это и, по-моему, с гордостью.
Уну стало стыдно.
– Мне казалось, что причина не в этом.
– А в чем же?
– Это очень трудно объяснить. Мы, как члены триады, знаем друг друга, ощущаем друг друга и в какой-то мере представляем собой три части, из которых слагается единая личность. Личность неясная, которая то вырисовывается, словно в дымке, то снова исчезает. Почти всегда это происходит где-то за гранью сознания. Если мы стараемся сосредоточиться и понять, все сразу как бы расплывается, не оставляя сколько-нибудь четкого образа. Мы… – Ун растерянно помолчал. – Очень трудно объяснить триаду тому, кто…
– Но все-таки я попытаюсь понять. Тебе кажется, что ты уловил какие-то тайные мысли Дуа? То, что она хотела бы скрыть от вас?
– Если бы я знал! Но это лишь смутное впечатление, которое порой теплится на самой периферии моего сознания.
– Ну и?..
– Иногда мне кажется, что Дуа просто не хочет взращивать крошку-эмоциональ.
Лостен внимательно посмотрел на него.
– У вас ведь, если не ошибаюсь, пока только двое детей? Крошка-левый и крошка-правый?
– Да, всего двое. Как вы знаете, взрастить эмоциональ очень трудно.
– Я знаю.
– А Дуа и не пытается поглощать необходимое количество энергии. Скорее, даже наоборот. У нее всегда находится множество объяснений, но я им не верю. Мне кажется, она почему-то не хочет, чтобы у нас была эмоциональ. Сам я… ну, если Дуа действительно предпочла бы подождать, я предоставил бы решать ей. Но ведь Тритт – пестун, и он настаивает. Ему нужна крошка-эмоциональ. Без нее его потребность заботиться о детях не находит удовлетворения. И я не могу лишать Тритта его права. Даже ради Дуа.
– А если Дуа не хочет взрастить крошку-эмоциональ по какой-нибудь вполне рациональной причине, ты с ней посчитался бы?
– Конечно. Но я, а не Тритт. Для него нет ничего важнее детей.
– Но ты постарался бы убедить его? Уговорить не торопиться?
– Да. Насколько это в моих силах.
– А ты замечал, что Мягкие… – Лостен запнулся поисках подходящего слова и употребил обычное выражение Мягких: – …что они практически никогда не переходят до появления детей? Всех трех? Причем эмоциональ обязательно бывает последней?
– Я это знаю, –
– Другими словами, появление крошки-эмоционали означает приближение времени перехода.
– Но ведь не раньше, чем эмоциональ вырастет настолько, чтобы…
– Тем не менее переход превращается в неизбежность. Так, может быть, Дуа не хочет переходить?
– Но это же немыслимо, Лостен! Переход – это как синтез: если время для него наступило, он совершается сам собой. Как тут можно хотеть или не хотеть? (Ах да, ведь Жесткие не синтезируются, а потому, возможно, им это непонятно!)
– А что если Дуа решила вообще избежать перехода? Что бы ты сказал тогда?
– Но ведь мы обязательно должны перейти. Если Дуа хочет просто отложить взращивание последнего ребенка, я мог бы уступить ее желанию и, пожалуй, сумел бы уговорить Тритта. Но если она решила вообще не переходить, это недопустимо.
– Почему?
Ун задумался.
– Мне трудно объяснить, Лостен-ру. Но каким-то образом я знаю, что мы обязательно должны перейти. С каждым циклом это мое ощущение растет и крепнет. Иногда мне даже кажется, что я понимаю, в чем тут дело.
– Порой я готов думать, что ты философ, Ун, – суховато заметил Лостен. – Но давай рассуждать. Когда крошка-эмоциональ появится и подрастет, Тритт выпестует всех положенных ему детей и спокойно примет переход, ощущая, что ему было дано изведать всю полноту жизни. И сам ты примешь переход с удовлетворением, как завершающий этап в твоем стремлении обогащаться все новыми знаниями. А Дуа?
– Я не знаю, – сказал Ун расстроенно. – Другие эмоционали всю жизнь только и делают, что болтают друг с другом, и, очевидно, находят в этом какое-то удовольствие. Но Дуа всегда держалась и держится особняком.
– Да, она необычна. И ей совсем ничто не нравится?
– Она любит слушать, как я рассказываю про мои занятия, – пробормотал Ун.
– Не надо стыдиться этого, Ун. Все рационалы рассказывают своим правникам и серединам о своих занятиях. Да, конечно, все вы делаете вид, будто этого никогда не случается, тогда как на самом деле…
– Но Дуа меня слушает, Лостен-ру, по-настоящему.
– В отличие от прочих эмоционалей? Охотно верю. А тебе никогда не казалось, что после синтеза она тоже начинает лучше понимать?
– Пожалуй… Но я как-то не обращал внимания…
– Да, поскольку ты убежден, что эмоционали неспособны разбираться в подобных предметах. Но в Дуа как будто есть многое от рационала.
(Ун взглянул на Лостена с внезапной тревогой. Как-то раз Дуа рассказала ему, какой несчастной чувствовала она себя в детстве. Только один раз: о визгливых выкриках других эмоционалей, о гадком прозвище, которое они ей дали – «олевелая эм». Неужели Лостен каким-то образом узнал про это?.. Но нет – его взгляд, устремленный на Уна, оставался невозмутимым.)