Сами боги
Шрифт:
Ун порой раздражал его, задумываясь о множестве вещей, которые не имели никакой важности. И вот теперь он – Тритт! – вдруг тоже задумался. Но ведь он задумался об очень важной вещи. Внезапно ему стало ясно, до чего она важная. На мгновение весь замерцав, он понял, что не смог бы задуматься, если бы что-то внутри не подсказало ему, насколько это важно.
Он сделал все очень быстро, поражаясь собственной храбрости. А затем отправился обратно. Поравнявшись с Жестким – с тем, которого он спрашивал про Эстуолда, – он сказал:
– Я возвращаюсь домой, Жесткий-ру.
Жесткий ответил что-то невнятное. Он по-прежнему
«Если Жесткие действительно так могущественны и умны, – подумал Тритт, – то как же они могут быть такими глупыми?»
Глава третья (А)
Дуа почти незаметно для самой себя направилась в сторону Жестких пещер. Солнце село, а это все-таки была хоть какая-то, по цель. Что угодно, лишь бы оттянуть возвращение домой, где Тритт опять будет ворчать и требовать, а Ун смущенно советовать, не веря в пользу этих советов. К тому же Жесткие пещеры манили ее сами по себе.
Она давно ощущала их притягательную силу – собственно говоря, с тех пор как перестала быть крошкой – и теперь уже больше не могла притворяться перед собой, будто ничего подобного нет. Эмоционалям не полагалось испытывать подобные влечения. Правда, у иных из них в детстве проскальзывали такие наклонности (теперь Дуа была уже достаточно взрослой и опытной, чтобы понимать это), но увлечение проходило само собой, а если оно оказывалось слишком сильным, то его быстро гасили.
Впрочем, когда она сама было крошкой, она упрямо продолжала интересоваться и миром, и солнцем, и пещерами, и… ну всем, чем только возможно, и ее пестун все чаще повторял: «Ты не такая, как все, Дуа моя. Ты странная серединка. Что с тобой будет дальше?»
Сначала они никак не могла взять в толк, почему узнавать новое значит быть странной и не такой, как другие. Но очень скоро убедилась, что пестун просто не способен отвечать на ее вопросы, и однажды попросила своего левого породителя объяснить ей что-то. А он сказал только – и не с ласковым недоумением, как пестун, но резко, почти грубо: «Зачем ты об этом спрашиваешь, Дуа?», и поглядел на нее испытующе и строго.
Она в испуге ускользнула и больше никогда не задавала ему вопросов.
А потом настал день, когда другая маленькая эмоциональ, ее сверстница, взвизгнула: «Олевелая эм!» – после того, как она сказала… Дуа уже не помнила, что она тогда сказала, но в тот момент это представлялось ей вполне естественным. Она растерялась, ей почему-то стало стыдно, и она спросила у своего левого брата, который был гораздо старше ее, что такое «олевелая эм». Он замкнулся в себе, смутился – смущение она восприняла очень четко – и пробормотал: «Не знаю», хотя ей было ясно, что он это прекрасно знает.
Поразмыслив, она пошла к своему пестуну и спросила: «Я олевелая эм, папочка?»
Он сказал: «А кто тебя так назвал, Дуа? Не надо повторять нехорошие слова».
Она обвилась вокруг его ближнего уголка, немножко подумала и сказала:
«А это очень нехорошо?»
«С возрастом у тебя это пройдет», – сказал он и выпятился так, что она начала раскачиваться и вибрировать. Она всегда очень любила эту игру, но на этот раз ей не хотелось играть, – ведь нетрудно было догадаться, что, в сущности, он ничего не ответил. Она заструилась прочь, раздумывая над его словами.
Даже тогда у нее не было настоящих подруг среди эмоционалей. Они любили перешептываться и хихикать, а она предпочитала струиться по каменным обломкам, которые нравились ей своей зазубренностью. Но некоторые из ее сверстниц-середин относились к ней без враждебности и не так ее раздражали. Например, Дораль. Она была, конечно, не умнее остальных, но зато от ее болтовни иногда становилось весело. (Дораль, когда выросла, вошла в триаду с правым братом Дуа и очень молодым левым из другого пещерного комплекса – этот левый показался Дуа не слишком симпатичным. Затем Дораль взрастила крошку-левого и почти сразу же – крошку-правого, а за ними через самый короткий промежуток последовала крошка-серединка. Сама Дораль стала теперь такой плотной, что казалось, будто в их триаде два пестуна, и Дуа не понимала, как они вообще могут синтезироваться. И тем не менее Тритт все чаще многозначительно говорил при ней о том, какую замечательную триаду помогла создать Дораль.)
Как-то, когда они с Доралью сидели вдвоем, Дуа шепнула:
«Дораль, а ты не знаешь, что такое «олевелая эм»?»
Дораль захихикала, собралась в комок, словно стараясь стать как можно незаметнее, и ответила:
«Это эмоциональ, которая держится, точно рационал. Ну знаешь, как левый. Поняла? «Олевелая эм» – это значит «левая эмоциональ». Поняла?»
Разумеется, Дуа поняла. Стоило немножко подумать, и это стало очевидным. Она бы и сама разобралась, если бы могла вообразить подобное. Она спросила:
«А ты откуда знаешь?»
«А мне говорили старшие эмоционали», – вещество Дорали заклубилось, и Дуа почувствовала, что ей это почему-то неприятно.
«Это неприлично!» – добавила Дораль.
«Почему?»
«Ну потому, что неприлично. Эмоционали не должны вести себя, как рационалы».
Прежде Дуа вообще не задумывалась над такой возможностью, но теперь она поразмыслила и спросила:
«Почему не должны?»
«А потому! И знаешь, что еще неприлично?»
Дуа почувствовала невольное любопытство.
«Что?»
Дораль ничего не ответила, но внезапно часть ее резко расширилась и задела Дуа, которая от неожиданности не успела втянуться, Ей стало неприятна, она сжалась и сказала:
«Не надо!»
«А знаешь, что еще неприлично? Можно забраться в камень!»
«Нет, нельзя», – заявила Дуа. Конечно глупо было так говорить, ведь Дуа сама нередко забиралась во внешние слои камней, и ей это нравилось. Но хихиканье Дорали так ее уязвило, что она почувствовала гадливость и тут же убедила себя, что ничего подобного не бывает.
«Нет, можно. Это называется камнеедство. Эмоционали могут залезать в камни, когда захотят. А левые и правые – только пока они крошки. Они, когда вырастут, смешиваются между собой, а с камнями не могут».
«Я тебе не верю! Ты все выдумала!»
«Да нет же! Ты знаешь Димиту?»
«Не знаю».
«А ты вспомни. Ну такая, с уплотненным уголком из Пещеры В».
«Та, которая струится как-то боком?»
«Ага. Это ей уголок мешает. Ну так она один раз залезла в камень вся целиком – только уголок торчал наружу. А ее левый брат все видел и рассказал пестуну. Что ей за это было! С тех пор она и правда от камней шарахается».