Самоцветные горы (Волкодав - 5)
Шрифт:
Их не преследовали. Это была не схватка врагов, тем более такая, в которой стремятся победить или умереть. Это была охота. А кто полезет в зубы сильному и огрызающемуся зверю - зачем, ради чего?
Всегда можно найти дичь полегче.
А если её нету поблизости - выждать, пока сильный ослабеет.
Или хитрость какую-нибудь изобрести...
– Куда теперь?– спросил Волкодав, когда все втроём они наконец укрылись за большим камнем. Тот некогда свалился с обрыва, да так и остался стоять, наклонившись и прильнув к обширному телу скалы, словно пытаясь заново срастись с ним. Под камнем было даже относительно сухо. И более-менее безопасно. На время.– Ты многое здесь помнишь, кунс... Вырвемся?
Винитар покосился на него, их глаза встретились. Вот как оборачивался их поход за Божьим Судом. Шли искать место для поединка, а довелось встать плечом к плечу, защищая третьего. И кого? Шамаргана. Ни тем, ни другим особенно не любимого. Лицедей сидел на колючем щебне, забившись в глубину каменного "шалаша", и, ещё не успев отдышаться, всхлипывая и сопя, с напряжённым лицом ощупывал сквозь штаны левую ногу выше колена. Двое воинов мельком на него покосились. Доковылял сюда - значит, и дальше идти как-нибудь сможет. Им же думать теперь следовало подавно не о Шамаргане и не о достойном завершении мести, посеянной годы назад, не о том, чья правда выше перед Богами. Для начала следовало попробовать остаться в живых. Остальное - потом. Будет жизнь - будет и время подумать о том, как лучше её употребить...
Так, во всяком случае, сказал себе Волкодав.
Винитара, судя по всему, посетили весьма сходные мысли. Он сказал, помолчав:
– Рядом начинаются ущелья. Мальчишкой я изучил их лучше многих, потому что любил здесь охотиться. Был путь и до моря, хотя что там теперь завалено льдом, а что нет, я не знаю.
Куда стремится морской сегван?– подумалось Волкодаву. К морю, конечно. Добрался до моря - значит, спасён! Вслух он спросил:
– А они с другой стороны они не подберутся?
Винитар ответил с полной уверенностью:
– Нет.– И пояснил, заметив его недоверчивый взгляд: - Там нельзя пройти. Там Понор.
У старейшины Клеща хватило соображения понять, что его верный Мордаш налаживается бежать из дому не во внезапном приступе дурости и даже не по любовным делам, Клещ видел: потерявший покой пёс что-то силится ему объяснить и до последнего не хочет уходить самовольно, отрекаясь от его, хозяина, над собой власти. Был бы Мордаш человеком, старейшина, пожалуй, усмотрел бы в его поведении борьбу между привычным долгом, помноженным на любовь, - и неким высшим велением. Но это о человеке. Можно ли подобное сказать про собаку?..
И каким образом беспокойство Мордаша было связано с непонятным предметом, который принесла умирающая дворняжка и с которым Мордаш теперь нипочём не хотел расставаться?..
Этот предмет он ненадолго доверил хозяину, пожелавшему рассмотреть. Клещ увидел перепутанный комок тонких верёвочек, бесформенный, слипшийся и вонючий. Поистине подобная штуковина могла быть интересна только собаке. Старейшина стал ждать, чтобы Мордаш наигрался и успокоился, но не тут-то было. Гордый вождь всех деревенских собак вёл себя словно пропустовавшая* [Пропустовавшая - о суке: пережившая очередной период готовности к размножению ("пустовку"), но не забеременевшая. Поведение подобной собаки, увлечённо "играющей" в материнство, называется ложной беременностью.] сука, которая, не родив щенков, решает считать ими хозяйские башмаки и принимается ревностно опекать их, охраняя от посторонних. Единственное отличие состояло в том, что для своей драгоценной верёвочной путанки Мордаш не строил гнезда, а, наоборот, стремился нести её куда-то в сторону Тин-Вилены и, выходя с хозяином за ворота, всячески старался это ему втолковать.
Заметив, что с каждым днём кобель отбегает прочь по дороге всё дальше и возвращается всё неохотней, старейшина сдался.
– Не на цепь же тебя, в самом деле, сажать, - сказал он Мордашу. Вот уж, право слово, было бы безобразие. Да и не удержала бы Мордаша цепь... Взяв крепкий шнурок, Клещ обвил им могучую шею любимца. Принял из послушно раскрывшейся пасти верёвочную связку и устроил её на шнурке, тщательно закрепив. Теперь Мордаш сможет есть, пить и защищаться в пути, не опасаясь потерять свою важную ношу...
Сделав это, старейшина заглянул в тёмно-карие, широко расставленные собачьи глаза, и ему отчётливо показалось, будто Мордаш понимал его действия. И был за них благодарен.
– Вернёшься ли?– вздохнул Клещ.
Вместо ответа кобель дал ему лапу. Тяжёлая когтистая пятерня без остатка заняла немаленькую мужскую ладонь. Чёрные подушечки были тёплыми и твёрдо-шершавыми, привычными к долгому бегу по любым дорогам и вообще без дорог. Кобель отнял лапу и протянул хозяину другую. И наконец, наклонив голову, упёрся широченным лбом старейшине в колени, заурчал и начал тереться, едва не свалив его с ног.
– Эх, - Клещ подхватил клюку и, яростно хромая, сам повёл Мордаша за ворота. Прошагал с ним по тин-виленской дороге несколько сот шагов через луговину до леса, почему-то вспоминая, как встретил здесь того странного чужака... Возле первых сосен Клещ остановился. И гулко хлопнул оглянувшегося пса ладонью по боку: - Беги!..
Мордаш несколько раз подскочил на месте, отрывая от земли все четыре ноги, точно щенок, которого выпустили гулять... Последний раз ткнулся мокрым носом в хозяйскую руку, как поцеловал. И зарысил прочь по дороге ровно, уверенно, неутомимо.
– Возвращайся...– пробормотал старейшина внезапно осипшим голосом. Возвращайся скорее...
И заковылял обратно к деревне, чувствуя себя сиротой.
Винитар даже начертил ущелья на разглаженной сапогом глине, чтобы всем было понятней. Волкодав увидел перед собой нечто вроде паутины, составленной из очень равномерно расположенных борозд и слегка закрученной посолонь. Венн про себя удивился, обнаружив, что рисунок пробудил некие воспоминания. Он приказал себе вспомнить и стал слушать кунса, перестав думать об удивившем его, и, как обычно бывало, очень скоро воспоминание само толкнулось из глубины. Перед умственным взором возник весьма сходный рисунок на песке и длинный палец Тилорна, указывающий на один из загнутых рукавов: "Вот так выглядит со стороны скопление звёздных миров, где нам выпало жить. В нём мириады солнц... Их так много, что они образуют течения и вихри, подобно частицам, увлекаемым бегущей водой. С той только разницей, что это величественное движение, измеряемое веками. Вот здесь находится твоё солнце. А вот моё..."
Подумав о межзвёздных пространствах, Волкодав опять вдруг припомнил чёрную глыбу с её хвостом загустелых воздухов, летящую в пустоте, ту, что привиделась ему, когда он медленно приходил в себя от Шамарганова зелья. Он смотрел на рисунок, сделанный Винитаром, и ему впервые пришло на ум наложить подобную рукавчатую спираль, только очень большую, на карту своего мира. Поместив центр её чуть севернее границ Саккарема. Туда, где тремя мёртвыми клыками высились Самоцветные горы. И рядом с ними млела Долина, круглая и неестественно тёплая, согретая той болезненной теплотой, какую можно ощутить, если сдуру запустить палец в воспалённую рану...