Самое главное приключение
Шрифт:
Когда они наконец показались на палубе, шторм уже окончательно утих и судно стало управляемым. Хансен заявил, что нас спасли его вопли на баке. Примерно час спустя он увидел вулкан и воздал ему честь и хвалу за все, включая ветер.
Дело в том, что на протяжении по меньшей мере двадцати миль огромный ледяной барьер был стерт с лица земли: то ли он затонул, то ли его целиком подняло извержение и отбросило обратно на континент. Хансен утверждает, что скалы и лед просто раскололись во время землетрясения. Так или иначе, двадцать миль сплошного льда и скал исчезли. На их месте простиралась длинная широкая бухта, прямая, как улица, и уходящая далеко вглубь континента.
Ветер резко перешел в легкий бриз, и остатки нефтяной пленки растворились у нас за спиной. Вода вокруг нас была белой, как молоко, густой и похожей на суп.
Полностью придя в себя, мы ощутили необычное тепло. Воздух был благоуханным, как весенний день в Калифорнии. Мне пришло в голову измерить температуру воды. Один из матросов принес полное ведро молочного супа. Вода была тепловатой.
Крик этого истеричного идиота Хансена заставил меня бросить ведро.
Он указывал вперед, на огромный черный столб, вздымающийся вверх, как дым из горящей нефтяной скважины. Я прикинул, что этот дымный столб возник милях в пятидесяти от нас, но тогда я мог сделать лишь грубое предположение.
Пока мы стояли и смотрели, разинув рты, что-то внезапно высосало с неба всю чернильную массу. Только грязно-коричневый туман отмечал место, где только что колыхался дым.
— Это извержение, — любезно объяснил Хансен. Он хотел как лучше, но кто когда-нибудь видел, чтобы извержение было направлено вниз, а не вверх? У меня не было времени спорить с ним по этому поводу, потому что, пока мы дивились, представление началось всерьез.
Сперва огромное кольцо черного дыма, покачиваясь, бешено ринулось вверх, превратилось в гриб и повисло над землей, как зонтик. Вслед за дымом поднялся сплошной столб красного пламени. Мой мозг работал сам по себе, так как я вдруг понял, что отсчитываю секунды. Когда я добрался до пятьдесят восьмой, взрывная волна, будто кулак, со всей силой обрушилась на нас. Я был к этому готов и прижался к трубе, зажав уши руками. Хансен, как обычно, излагал какую-то теорию и готов не был. Как и матросы. Очнувшись, они еще целый час бродили, уставившись друг на друга, точно совы.
Если мои подсчеты были верны, вулкан должен был находиться на расстоянии от двухсот пятидесяти до трехсот миль от берега. На таком расстоянии я не испытывал опасений за судно, однако следовало, конечно, удрать до того, как что-то произойдет у нас под килем.
Но прежде я не смог устоять перед искушением спустить шлюпку и посмотреть, что произошло на берегу — если можно будет что-нибудь увидеть, не задерживаясь слишком долго. Я решил взять Хансена и посадить двух матросов на весла. Когда Хансен понял мой план — он все еще был глух, как и остальные теоретики, — он побежал вниз за своей вечной камерой и кучей пленок.
Пробираться сквозь это мерзкое теплое молоко к берегу было одновременно приятно и отвратительно. Как могут светские женщины купаться в горячем молоке — я читал в воскресных газетах, что они это делают, — уму непостижимо! Но это так, замечание в сторону: я вижу, что мисс Лейн краснеет. Все прошло легко, как пикник на реке. Мы высадились и сразу же отправились дальше по ровным снежным полям.
Хансен увидел это первым. Примерно в миле впереди нас он разглядел на снегу черную точку. Мы добрались до нее так быстро, как позволял чуть смерзшийся снег, и обнаружили обломок черной скалы величиной с корову. По крайней мере, это было все, что виднелось выше уровня льда и снега. Остальное было погребено в звездообразной яме, которую скала проделала при падении во льду и скальном фундаменте.
Одна сторона скалы была гладкой. Другая сторона представляла собой просто массу зазубренных граней. Хансен сфотографировал гладкую сторону.
Я не виню его за то, что он захотел найти еще один из черных обломков. Я также не критикую его за то, что он остановился и сфотографировал его. Будь та камера моей, я вел бы себя так же глупо. Хансен таскал нас по этой Богом забытой пустыне из снега и льда целых десять проклятых часов, охотясь за черными скалами. Мы вернулись на корабль лишь после того, как он отснял последнюю пленку. В общей сложности он получил двенадцать дюжин первоклассных негативов.
Как только Хансен очутился на борту, наши нормальные отношения возобновились. Он пришел в себя и начал подчиняться приказам — и мы благополучно, без всяких дополнительных снимков, уплыли из этого фотографического рая.
— Вы уверены, капитан Андерсон, — улыбнулась Эдит, — что ваш помощник занимается фотографией не по вашему приказанию?
— О, вполне. Тем не менее, я признаю, что Хансен держит в узде мой артистический темперамент. Иначе я расхаживал бы по Рио-де-Жанейро в бледно-лавандовых лайковых перчатках, а не топил жир на Кергелене, как добрый христианин.
— Как Хансен объяснил шторм? — спросил доктор Лейн.
— На удивление здраво. Дескать, внезапное повышение температуры над сушей привело к тому, что холодный воздух с моря устремился к вулкану и понес нас с собой.
— Узнаю в Хансене собрата, — рассмеялся доктор.
— Вы не признаете в нем собрата, когда увидите его, — мрачно предсказал капитан. — Он похож на толстую, крепко сколоченную бочку. О, вот и один из ваших мандаринов.
Дипломатичный Вонг объявил на безукоризненном английском о прибытии джентльмена по имени Оле Хансен, желавшего видеть доктора Лейна.
— Впусти его, Вонг.
Вошел Хансен — красный, как вареный рак, и напоминавший телосложением бочонок с бренди.
— Я привез фотографии, — сообщил он, будучи представлен.
— Вываливай их на стол. Пусть доктор поглядит на них сам. Они не нуждаются в объяснениях.
— Но у меня есть теория, — принялся увещевать Хансен, раскладывая на столе сотню с лишним фотографических шедевров. — Если позволите…
— Не позволю — даже не проси.
Наградив капитана возмущенным взглядом, Хансен покорно умолк. Бог знает, какие теории роились в перегретом котле его мозга! Человек менее дюжий и выдержанный давно засыпал бы окружающих тысячами гипотез. Но бочкообразный Хансен просто сидел, раздуваясь и мирно храня молчание.
Тем временем доктор Лейн с лихорадочным интересом рассматривал фотографии черных скал. Время от времени он передавал тот или другой снимок Эдит, коротко произнося: «Вгляни-ка на это». Все фотографии изображали гладкую черную поверхность, нередко испещренную глубокими трещинами — следами яростного взрыва, оторвавшего ее от материнской породы — и густо покрытую высеченными в камне пиктограммами.
— Вызови Дрейка, — распорядился доктор, просмотрев половину фотографий. — Скажи ему, что мы столкнулись с загадкой, по сравнению с которой его боливийские надписи покажутся детским лепетом.