Самое грандиозное шоу на Земле: доказательства эволюции
Шрифт:
У меня нет окончательного ответа. Вот один любопытный вариант. Что, если мозг подвергается противостоянию желаний и импульсов, и существует некоторая внутренняя борьба между ними? Субъективно, нам хорошо знакомо это чувство. Мы можем находиться в противоречии между, скажем, голодом и желанием быть стройными. Или мы можем быть в противоречии между гневом и страхом. Или между сексуальным желанием и стыдливым страхом отказа или совестью, понуждающей быть верным. Мы можем буквально чувствовать упорную борьбу внутри себя, в то время как наши противоречивые желания борются на практике. Теперь, назад к боли и ее возможному преимуществу над "красным флажком". Так же, как желание быть стройным может побороть голод, несомненно возможно побороть и желание избежать боли. Жертвы пыток могут уступить в конечном счете, но они часто проходят через фазу устойчивой сильной боли, и, скажем, не предают своих товарищей, или свою страну, или свою идеологию. Насколько вообще можно сказать,
Теперь, несмотря на философские трудности, я думаю, что случаи, когда боль перебарывают по недарвинистским причинам - причинам лояльности к стране, идеологии, и т.д.- были бы более частыми, если бы у нас в мозгу был "красный флажок", а не реальная, настоящая, нестерпимая боль. Предположим, что возникли генетические мутанты, которые могут не чувствовать мучительных страданий от боли, а полагаются на систему "красного флажка", удерживающую их от телесных повреждений. Им должно быть настолько легко сопротивляться пыткам, что их бы быстро завербовали в шпионы. Разве что если бы было настолько легко вербовать агентов, готовых переносить пытки, то пытка просто прекратила бы использоваться как метод насильственного принуждения. Но выживали ли бы в природе такие обезболенные красно-флажковые мутанты лучше, чем конкурирующие индивиды, чьи мозги чувствуют боль всерьез? Выживали ли бы они, чтобы передавать гены замены боли красным флажком? Даже оставив без внимания особые условия пыток и особые условия лояльности идеологиям, я думаю, что мы можем понять, что ответ мог быть нет. И мы можем представить себе нечеловеческие аналоги.
Интересно, что есть необычные индивиды, которые могут не чувствовать боли, и они обычно плохо кончают. "Врожденная нечувствительность к боли с ангидрозом" (CIPA) редкая генетическая аномалия, при которой у пациента нет клеток рецепторов боли в коже (а также не потеет, отсюда и "ангидроз "). Надо признать, у пациентов с CIPA нет встроенной системы "красного флажка", чтобы компенсировать поломку системы боли, но можно подумать, что их можно было бы обучать знаниям о потребности избегать телесных повреждений - приобретенной системе красного флажка. Во всяком случае, пациенты с CIPA становятся жертвами множества неприятных последствий своей неспособности чувствовать боль, включая ожоги, переломы, многочисленные рубцы, инфекции, нелеченый аппендицит и царапины глазных яблок. Гораздо неожиданнее, что они также страдают от серьезных повреждений своих суставов, потому что, в отличие от остальных из нас, они не меняют свою позу, когда сидят или лежат в одном положении в течение долгого времени. Некоторые пациенты устанавливают таймеры, чтобы напоминать себе в течение дня часто менять позу.
Даже если система "красного флажка" в мозгу могла бы сделаться эффективной, похоже, нет никакой причины, почему естественный отбор положительно благоприятствовал бы ей вместо реальной системы боли лишь потому, что она менее неприятна. В отличие от нашего гипотетически милосердного проектировщика, естественный отбор безразличен к интенсивности страданий - разве что до той степени, насколько затронуто выживание и воспроизводство. И в точности, как мы должны ожидать, если выживание самых приспособленных, в отличие от проектирования, лежит в основе мира природы, мир природы, кажется, вообще не предпринимает шагов, чтобы уменьшить общую сумму страданий. Стивен Джей Гулд размышлял над подобными вещами в изящном эссе об "Неморальной природе". Из него я узнал, что известное отвращение Дарвина к наездникам-ихневмонидам, на которое я указывал в конце предыдущей главы, вовсе не было уникальным среди Викторианских мыслителей.
Осы ихневмоны, с их обыкновением парализовать, но не убивать свою жертву, прежде чем отложить в ней яйцо, с перспективой для личинки выгрызать ее изнутри, и жестокость природы вообще были крупной заботой Викторианской теодицеи. Нетрудно понять почему. Самки ос откладывают свои яйца в живой жертве-насекомом, такой как гусеницы, но не ранее, чем тщательно разыщут своим жалом каждый нервный узел по очереди, так что добыча оказывается парализованной, но все еще остается живой. Она должна оставаться живой, чтобы обеспечить свежим мясом растущую личинку осы, кормящуюся внутри. А личинка, со своей стороны, заботится о том, чтобы съедать внутренние органы в разумном порядке. Она начинает с изъятия отложений жира и пищеварительных органов, оставляя жизненно важные сердце и нервную систему напоследок - они необходимы, как Вы понимаете, чтобы поддерживать гусеницу живой. Как Дарвин так остро интересовался, какой милосердный проектировщик придумал это? Я не знаю, могут ли гусеницы чувствовать боль. Я искренне надеюсь, что нет. Но я точно знаю, что естественный отбор в любом случае не сделал бы шагов, чтобы уменьшить их боль, если работа могла бы быть выполнена более экономно, простым парализованием их движения.
Гулд цитирует преподобного Уильяма Бакланда, выдающегося геолога девятнадцатого века, который нашел утешение в оптимистичном искажении смысла, которым он ухитрился удостоить страдания, вызванные хищниками:
Предназначение смерти через содействие плотоядных, как обычного завершения существования животных, проявляется поэтому среди ее главных результатов, чтобы быть отправлением милосердия; она вычитает значительную часть от совокупного количества боли мировых смертей; она ограничивает и почти уничтожает для всех животных созданий страдания от болезни, случайных ран, медленного угасания; и налагает столь благотворные ограничения на чрезмерное увеличение количества, что ресурсы питания постоянно поддерживают должную пропорцию к потребности. В результате земная поверхность и водные глубины всегда наполнены несметным числом живых существ, находящих в своей жизни удовольствия, соответствующие ее продолжительности; и которые в течение небольшого срока существования, отведенного им, с удовольствием выполняют те функции, ради которых они были созданы.
Что ж, не так уж хорошо для них!
ГЛАВА 13 ЕСТЬ ВЕЛИЧИЕ В ЭТОМ ВЗГЛЯДЕ НА ЖИЗНЬ
В отличие от своего деда-эволюциониста Эразма, чьими стихами на научную тематику (несколько неожиданно, я бы сказал) восхищались Вордсворт и Колридж, Чарлз Дарвин не был известен как поэт, но он создал лирическую кульминацию в последнем параграфе Происхождения Видов.
Таким образом, из борьбы в природе, из голода и смерти непосредственно вытекает самый высокий результат, какой мы в состоянии себе представить, - образование высших животных. Есть величие в этом взгляде на жизнь, с ее несколькими силами, которые были исходно вдохнуты в несколько форм или в одну; и что, пока эта планета обращалась согласно неизменному закону тяготения, из столь простого начала бесконечные формы, красивейшие и удивительнейшие, эволюционировали и эволюционируют.
Столь много уложено в это знаменитое высказывание, и я хочу подписаться под ним, разобрав строку за строкой.
Как всегда ясно мыслящий, Дарвин распознал моральный парадокс в сердце своей великой теории. Он не жалел слов, - но он предложил смягчающее соображение, что природа не имеет злого умысла. Все просто следует из "законов, действующих вокруг нас", цитируя более раннее выражение в том же абзаце. Он сказал нечто подобное в конце Главы 7 "Происхождения": это, быть может, и не особенно убедительно с логической точки зрения, но мне кажется гораздо более удовлетворительной мысль, что такие инстинкты, как инстинкт молодой кукушки, выбрасывающей своих сводных братьев, инстинкт муравьев рабовладельцев, инстинкт личинок наездников, питающихся внутри живого тела гусеницы, представляют собой не специально дарованные или сотворенные инстинкты, а только небольшие следствия одного общего закона, обуславливающего прогресс всех органических существ, а именно размножения, варьирования, переживания наиболее сильных и гибели наиболее слабых.
Я уже упомянул отвращение Дарвина - широко разделяемое его современниками - к привычке самки осы-наездника жалить свою жертву, чтобы парализовать, но не убить ее, и таким образом сохранять мясо свежим для ее личинки, пока она поедает живую жертву изнутри. Дарвин, как Вы помните, не мог убедить себя, что милосердный создатель мог создать такие повадки. Но с естественным отбором на водительском сидении все становится ясным, понятным и логичным. Естественный отбор не заботится о каком-либо комфорте. Почему он должен это делать? Для того, чтобы что-то произошло в природе, есть единственное требование - чтобы то же самое событие в предшествующие времена помогало выживанию генов, способствующих ему. Генное выживание -достаточное объяснение жестокости ос и бесчувственного безразличия всей природы: достаточное - и устраивающее интеллект, хотя и не человеческое сострадание.
Да, есть величие в этом взгляде на жизнь, и даже своего рода величие в безмятежном безразличии природы к страданию, которое непреклонно следует за его руководящим принципом, выживанием самых приспособленных. Богословы могут здесь содрогнуться от этого отголоска знакомой уловки в теодицеи, в которой страдание понимается как неизбежный коррелят свободы воли. Биологи, к их части, ни коим образом не найдут, что " непреклонно" нисколько не является преувеличением, когда они размышляют - возможно, созвучно с линией рассуждений моего "красного флажка" в предыдущей главе - о биологической функции способности страдать. Если животные не страдают, кто-то недостаточно усерден в деле генного выживания.