Самое красное яблоко
Шрифт:
Одна из свечей догорела и погасла, и темнота тут же подступила ближе, легла на плечи, зашептала на ухо. Я заменила свечу и высекла огонь, но лепесток пламени плясал неровно, не желая разгораться, словно недобрый дух все время его задувал. Длинные тени вились по стенам, грозя захлестнуть удавкой и задушить во сне. Последние дни до Йоля – время тьмы и больших огней, у нас никогда в такие ночи не гасили очаг, и слуги по очереди всю ночь караулили огонь. Здесь же об этом обычае забыли, и все, что я могла, – зажигать как можно больше свечей и дремать урывками до рассвета.
– Когда боги бессильны, – продолжила я, и Элеанор уже слушала
– И его, конечно же, обманули?
Тонкие руки Элеанор то и дело мелко подрагивали, словно ее колотил озноб. Я укутала ее мягким покрывалом и продолжила сказку:
– Фионн пришел к одному из рыцарей Ольхового короля и предложил ему услугу взамен за спасение Этлин. Небольшую услугу, которая не принесет вреда ни самому Фионну, ни его возлюбленной, и рыцарь согласился. Но был на нем гейс, запрещающий показываться в селения смертных, и гейс, запрещающий брать чужую личину без разрешения. И рыцарь предложил Фионну: дай мне свое лицо, и я пойду в твою деревню и исцелю твою невесту, а ты останешься вместо меня при дворе Ольхового короля.
– И он согласился? – надменно оглянулась Элеанор. Она знала такие сказки, знала, как легко могут обмануть добрые соседи. – И вернулся домой только через триста лет?
– О нет, королевна, Фионн был не глупее тебя и взял с рыцаря клятву, что в мире людей и при дворе Ольхового короля пройдет одинаковое количество времени. Но дивные пиры и чудесные балы не смогли увлечь Фионна, ведь все его мысли были о невесте. Напрасно прекрасные девы добрых соседей услаждали его слух песнями – он остался глух к ним. Любовь к туманным лесам не проросла в его сердце ядовитым цветком. Он считал дни до возвращения рыцаря, и когда тот снова явился во владения Ольхового короля, Фионн с облегчением и радостью бросился домой. Любовь к Этлин вела его, подобно лучу самой яркой звезды в самую темную ночь.
– Прекрати! – внезапно выдохнула Элеанор, до побелевших костяшек вцепившись в подлокотники. Кровь отхлынула от ее лица. – Я знаю, такие сказки не заканчиваются хорошо!
Я смотрела на нее и молчала, хоть губы и жгли ледяные и соленые слова: если ты знала, зачем ввязалась в такую же? На что ты надеешься? Но темнота за спиной шептала все быстрее и отчетливее, и я поспешила заглушить ее голос:
– Но такие сказки надо слушать до конца, чтоб они и оставались всего лишь сказками. Рыцарь сдержал свое слово – он исцелил Этлин, и злая осенняя лихорадка покинула ее грудь. Но сделал он не только это. До своей деревни Фионн добрался в глубокой ночи, в темный тихий час, когда даже ветер умолкает, лишенный сил. Но его друзья и соседи не спали, да и никто в деревне не спал – с факелами и железом они окружили кузню, требуя от кузнеца выдать преступника-сына. «Он проклял наших детей», – кричали одни. «Он убил наших братьев», – кричали другие. И когда кто-то в толпе заметил Фионна, он даже не пытался сбежать или оправдаться, он все еще не понимал, что произошло. Клялся, что его не было в деревне, призывая в свидетели и Хозяйку Котла, и Рогатого Охотника, но кто его слушал? Люди видели своими глазами, как вершились
Внезапный сквозняк стегнул по ногам и задул свечи, все до единой. Звуки в темноте стали громче и ярче, словно слух мой обострился подобно звериному. Коротко, рвано дышала Элеанор, шуршала ткань, и где-то далеко звенела серебряная мелодия, как тысяча ледяных колокольчиков.
Свет месяца, призрачный и зыбкий, становился все слабее и слабее, и я едва подавила крик: ледяной узор, потрескивая, расползался по стеклу, складываясь то в завитки папоротника, то в ухмыляющиеся лица, то в изломанные стрелы. Я бросилась зажигать свечи, но пальцы дрожали, и я долго не могла высечь искру, думала уж закричать и позвать прислугу, но как бы они смотрели на меня? Решили бы, что боги отняли мой разум?
Когда стекло полностью заволокло ледяным узором, едва успела разгореться одна свеча, но даже ее огонек, слабый и трепетный, прогнал страх. Я дышала медленно, на лбу высыхала ледяная испарина. Я не знала, что случилось бы, если бы наступила полная темнота, может быть, и ничего, – на мне ведь кольцо из холодного железа, а Элеанор сама полна туманных чар, но добрым соседям и не нужно заколдовывать тебя, чтоб свести с ума.
Им хватит мороков.
Я же говорила, они любят обманывать.
Только когда снова разгорелись свечи, расцвечивая ночь темным золотом, я смогла закончить сказку:
– Но ненависть бывших друзей и соседей не пугала Фионна. Он был смел, и ловок, и силен. Он мог еще вырваться и сбежать, если бы Этлин согласилась пойти с ним. Но стоило ему встретить ее взгляд, полный холода и презрения, как бездонное горе сковало его вернее самых надежных цепей. Он так и не узнал, чем рыцарь обидел Этлин, но сделал он нечто, что она не смогла и не захотела простить Фионну. Все, что любил он, все, чем дорожил, рыцарь разрушил всего за несколько дней, словно напоминая, как хрупка и мимолетная жизнь человека. Он пришел к Фионну перед самой казнью стребовать услугу…
– О, тут он свое упустил. Что взять с осужденного?
– Рыцарь потребовал совершенно незначительную услугу – разрешение Фионна спасти его от смерти. И он согласился, а что еще ему оставалось? Он уже ни на что не надеялся, узнав на своей шкуре, каковы услуги добрых соседей. Рыцарь обратил его в снегиря, с грудкой столь красной, что даже кровь блекла рядом с нею, и забрал во владения Ольхового короля. И до смерти Фионн не покидал границ дивного леса, услаждая добрых соседей своим пением, не зная чувств иных, кроме ненависти и сожаления.
Последние слова растворились в неуютном молчании. Я не ждала ни слова от Элеанор: что она могла сказать? Я всего лишь хотела предупредить ее, напомнить, как опасна игра с добрыми соседями, в которую она ввязалась, но разве это могло что-либо изменить?
– Какая очаровательная и поучительная сказка, – наконец через силу улыбнулась Элеанор, – но я знаю другую, во сто крат лучше. Слушай же.
Она обернулась и взглянула мне в лицо, а не в смутное отражение, поймала мой взгляд, и я не смогла отвести его, падая в черный омут и лишаясь воли. И звуки, и цвета, и очертания предметов смазались и отступили в сторону, и только Элеанор оставалась яркой, живой и незыблемой в сером и тихом мире.