Самое лучшее случается неожиданно
Шрифт:
Я готов был к переменам и хотел их. И они уже происходили во мне...
Бывают моменты, когда становится просто необходимым прибегнуть к такому сильнодействующему средству, как сочувствие близких. Дома я рассказал маме всё, что происходит со мной на самом деле последние пять лет. Я не мог больше держать это в себе. И никому, кроме мамы, рассказать не мог. Если только Вере... но сейчас она не хотела меня слушать.
Мой рассказ расстроил маму.
– Мне не понять современных нравов, - тихо сказала она.
– Но я не могу осуждать девушку, потому что ты поступил с ней неправильно, сынок. Пусть жизнь
В эту ночь мама долго не спала. Я слышал, как часто и глубоко она вздыхала. Несколько раз вставал к ней. Но мама говорила, что всё в порядке и что ей ничего не нужно. В конце концов, я уговорил её принять снотворное. Мама заснула под утро. Заснул и я. И спал без снов и пробуждений.
Утром в понедельник Орлова, увидев меня, поджидающего её у входа в здание, опустив голову, быстро прошла мимо, не удостоив даже взглядом. Её мобильный телефон не отвечал. Секретарь не соединяла с заместителем генерального директора, а когда я поднялся в приёмную, холодно и сдержано объяснила, что приёмный день по личным вопросам - пятница, что меня сегодня не вызывали, и что я своими визитами мешаю работать. Я зашёл на страницу Орловой в "Одноклассниках". Но она была пуста. Не выдержав такой пытки, я в конце дня позвонил Наталье.
– Завтра мы уезжаем отдыхать. Хочешь, приходи на вокзал, - сказала она и назвала номер поезда.
Наступала череда длинных майских праздников. У вагона я провожал Веру на поезд, идущий на юг. Не хотелось отпускать её. Без неё душа моя мёрзла, а возле неё мне становилось как-то теплее... но её грустные большие зелёные глаза, всегда полные скрытого огня и силы, теперь смотрели робко и беспокойно, будто под ежеминутным страхом чего-то враждебного с моей стороны, и эта странная робость покрывала нежные черты её лица таким унынием, что мне самому становилось не по себе. Я не мог сказать, что читал её дневник и что теперь понимаю её, как никогда. Как не мог сказать и многого другого, что важно было сказать сейчас. Время неумолимо отсчитывало последние минуты перед расставанием. Вера редко поднимала на меня взгляд, казалась скрытной и молчаливой.
Наталья курила в стороне.
– Зачем ты пришёл?
– первой нарушила наше обоюдное молчание Вера.
– Проводить...
– Я не знал - что ещё сказать? Нужные слова терялись в толпе людей, проходящих мимо. Они бесследно растворялись в этом разноцветном потоке - мои важные нужные слова. Расцвеченный огнями перрон был до предела заряжен какой-то неправильной нервной человеческой суетой. А я ощущал себя будто накрытым ледяным панцирем бесчувствия ко всему происходящему вокруг. Кроме собственного страха и боли в сердце мне не было никакого дела до всех этих людей, не было дела вообще ни до чего на свете - Вера уезжает! Чужая, незнакомая мне Вера.
– Проводил?
– бросив на меня поспешный взгляд, она вошла в вагон.
Наталья немного задержалась. Я отдал ей букет цветов, который отказалась взять Вера.
– Я за ней присмотрю, - пообещала она.
– А ты отдохни пока и не делай глупостей.
– И вам хорошо отдохнуть!
– пожелал я в удалявшуюся спину Натальи.
Пока последний вагон не скрылся за поворотом путей, я стоял на перроне и смотрел вслед уходящему поезду. Он увозил часть меня самого. Мимо всё шли и шли какие-то люди. Им не было никакого дела до одиноко стоящей фигуры, лишь внешне напоминающей человека. Людской поток проносил стук каблуков, обрывки пустых фраз, бесцветные глаза, лица, которые исчезали без следа в глубине платформы. И все они были одинаково серыми и незапоминающимися, как и всё вокруг, ставшее после отъезда Веры серым.
Уезжать всегда гораздо легче, чем оставаться. Тяжело вздохнув, я побрёл, не зная - куда идти. Выйдя на привокзальную площадь, взял такси и поехал домой. Вокруг меня была пустота. Очень ясным желанием было лишь желание застрелиться. Я чувствовал такое отчаянное одиночество, что хотелось разом покончить с ним и с этим, ставшим вдруг чужим, миром. Удерживала лишь мысль, что моя смерть не опечалит никого, кроме мамы, да и просто убьёт её. И если бы не мама, я бы сейчас напился до беспамятства.
Ничто не заполняет душевную пустоту лучше, чем работа. Дома я сел за роман. Текст пошёл, и я засиделся допоздна.
На следующий день с самого утра, накормив маму завтраком и сменив ей бельё, я уже снова сидел за романом. День прошёл в работе над рукописью с перерывами на обед и на мамины процедуры. На улицу я даже не выходил.
Вечером мама попросила меня посидеть с ней. Мы говорили о жизни, о моём детстве, о дедушке с бабушкой, уже давно ушедших из жизни. Воспоминания преображали мамино лицо - оно становилось живым, и из-под бледно-серого тяжёлого налёта пробивался неяркий румянец.
Когда мама была здорова, мы почти не разговаривали с ней на такие темы. А в последний год я узнал много интересного, сидя возле маминой кровати, перелистывая фотоальбомы, которые хранились далеко в шкафах и о которых я почти забыл. На фотографиях молодая мама выходила красивой. И бабушка наша - её мама - тоже была красивой.
– У тебя, наверное, было много поклонников?
– поинтересовался я.
– Даже слишком, - попыталась улыбнуться мама.
– А почему ты не вышла замуж?
– Я вышла. Появился ты.
– А потом, когда нас бросил отец?
– Витя, - тяжело вздохнула мама, - давай об этом как-нибудь потом поговорим. Лучше расскажи - о чём твой новый роман?
Мама до своей болезни читала все мои книги ещё на стадии их рождения. И даже помогала мне находить ошибки и неточности. Теперь я мог только пересказывать ей свои произведения или читать отрывки, чтобы услышать оценку или совет.
– Сейчас я пишу о мужчине, который прожил сорок лет в своё удовольствие. И вот он встретил женщину, которую полюбил. Полюбил очень сильно, - сказал я.
– И что будет дальше?
– поинтересовалась мама.
– Жизнь покажет, - пожал я плечами.
– Никогда не забывай, что жизнь может быть жестокой. Но ты у меня - молодец...
– Мама устало закрыла глаза.
В этот вечер я всё-таки не смог обойтись без коньяка - меня навещали рваные лоскуты никуда не ведущих воспоминаний. Всё, что было когда-то, будто лежало под тусклым слоем серой пыли и происходило не со мной. Бабушка, дедушка, отец, которого я не помнил. Яркими отрывками всплывали воспоминания, связанные с Верой. Под завывание ветра за окном я долго не мог заснуть. Короткая тревожная ночь рвала меня на части чёрно-белыми лоскутами снов. Снились струны гитары с брошенными на них исписанными листками со стихами и аккордами. Чёрная кошка. Птица высоко в небе. Звонкий и почему-то обидный женский смех. Мерцающий экран мобильного телефона и длинные гудки. Четыре серых стены и свинцовая тяжесть потолка. Утром от этих снов в груди осталась неприятная тяжесть.