Самое Тихое Время Города
Шрифт:
Пустого казенного дома. Странная гулкая тишина – ну когда она бывает в отделении милиции или в районной прокуратуре, черт побери? Что здесь творится?
На первом этаже эта боковая лестница упиралась в запертую хозяйственную дверь. Андрей пошел вверх. Второй этаж – тот же сумрачный коридор, посередине светлеет двойная дверь на лестницу, в торце коридора – окно. Третий этаж… По стенам – плакаты гражданской обороны, двери-двери-двери… Андрей решил пройти по третьему этажу и спуститься по другой лестнице, в дальнем конце коридора. Натуральный лабиринт, ориентацию он уже потерял, хотя, казалось бы, все должно быть просто. Он миновал кабинет майора с невнятной фамилией, знакомые плакаты – и тут ему преградили путь трое.
– Гражданин Соколов? – спросил передний, небрежно козырнув.
– Я, – сказал Андрей. Неожиданным встречным он обрадовался – у них можно было спросить, где выход. – Вот, выход найти не могу…
Офицер глянул на пропуск:
– Нет печати, вот и не находите. Пройдемте, – сказал он и пошел по коридору. Андрей пошел следом за ним, остальные двое – сзади. Что-то странное было в этом офицере, что-то, чего Андрей никак не мог конкретизировать. Пропуск без печати он по-прежнему сжимал в руке, как спасительную соломинку. Куда они его ведут? Печать ставить? А на фига такой конвой? В чем дело? И почему без печати выхода не найти?
Они вошли в лифт – тяжеловесно-роскошный официозный лифт пятидесятых годов.
И вот в лифте он испугался. Андрей никогда не боялся официальных учреждений, паспортного режима и проходных – все-таки сын офицера, полжизни по военным городкам и заставам, но в лифте он оказался нос к носу с сопровождающим и обмер. У того были нарисованные голубые глаза. И плакатное лицо. И лазоревые петлицы на щегольском кителе довоенного образца.
Лифт остановился. Андрей не успел ничего спросить, да и не хотел. Мысль была одна – делать ноги. Только бы узнать, куда прорываться. Потому он продолжал делать вид, что все идет как надо и он ничего не замечает.
Этот коридор был гулким и нежилым, но народу, в отличие от нижних этажей, попадалось предостаточно. Встречные как будто спрыгнули со старых плакатов, они были крепкие, румяные, с открытыми суровыми лицами и честными глазами, в ладно подогнанном обмундировании, только вот сапоги не стучали по паркету… да и паркет был ненастоящий, все жилочки-трещинки были тщательно прорисованы. И на этом нарисованном паркете виднелась только его собственная тень. Других не было.
Торжественно и медленно отворилась тяжелая дверь, за ней открылась приемная с зелеными бархатными шторами. Он почти ожидал именно такого антуража – опять из фильмов про Кровавую Гэбню. Андрей опомнился только в кабинете. Да, оно. Полумрак. Массивная мебель, кожаная обивка, зеленое сукно огромного танкообразного стола, красный тяжелый бархат опущенных штор. На столе лампа на бронзовой ножке с зеленым грибообразным абажуром. И свет ее выхватывает нижнюю часть лица кого-то, восседающего за столом. И виднее всего толстые темные мокрые губы. Остальное тонет в темноте – лампа светит в глаза входящему. И кто-то еще стоит там, у невидимого окна, тяжелый, бронзовый, как статуя командора. Андрей не то чтобы увидел – скорее почувствовал его присутствие.
Собственное тело тоже казалось тяжелым. Оцепенелым в отлитой металлической форме. Осознание этого ощущения испугало и заставило очнуться. Это оцепенение и есть парализующий страх, понял он и разозлился на себя. В таком разозленном состоянии однажды он, тихий мальчик из художественного кружка, попер на троих дворовых заводил, которых боялись даже старшеклассники. В таком состоянии он стряхнул с руки визжащую перепуганную девушку и выбил нож у грабителя. Так какого, спрашивается, осьминога отступать перед плакатными выходцами с их старыми штучками – лампой в глаза и дурацкой чертовщиной? Андрей осторожно вдохнул и выдохнул и решительно пододвинул к столу стул. И сел, не дожидаясь приглашения, – так, чтобы выйти из светового конуса.
Губы с той стороны улыбнулись. На стол паучками выползли суетливые руки с толстыми пальцами.
– Пришлось самим за вами зайти, раз вы к нам отказались, – с неуловимым неопределенным акцентом проговорил тусклый голос, похожий на стук древних костей под лопатой могильщика. – Я не буду ходить вокруг да около.
– Да уж, пожалуйста, – съязвил Андрей. – Не ходите.
Губы снова растянулись в улыбке. Так улыбается кот, глядя на отважного мышонка.
– Если вам угодно. – Пальцы покрутились, словно пауки ощупали друг друга. – Вам предлагается сделка. Нам известно о ваших взаимоотношениях с дочерью академика Фомина, Викторией.
Андрей сжал кулаки. Губы снова улыбнулись. И опять зашевелились, мясистые, сытые, страшные.
– Мы можем помочь вам. Вы должны уговорить академика прекратить сопротивление. Он все равно наш, и он это знает.
– Тогда почему вы сами его не возьмете?
Губы вытянулись в жесткую, злую и презрительную линию.
– А это не ваше дело! Не ваше! – Голос превратился в шипение, и пальцы на столе зазмеились, словно были они пластилиновые и умечи менять форму. Пальцы удлинялись и ползли, в вожделении покачивая приподнятыми кончиками, к Андрею. – Он наш. Он раньше или позже будет наш. – Губы снова раздвинулись в улыбке и захихикали. – Он же подпись-то поставил, поставил. И два приглашения в корзинку выбросил.
– Какие приглашения? – Любопытство оказалось составной частью злости.
Губы ухмылялись.
– Узнаете, узнаете… И тогда уже ничто нам не помешает.
– А я-то тогда вам зачем?
– А вы нам, в общем, не нужны. Но… – Пальцы снова утянулись, сократившись, как пиявки. Голос посуровел, губы отвердели. – Ваше дело – заставить академика отказаться от последнего, третьего приглашения.
– За каким хреном? Вам нужно, вы и заставляйте.
Понятно. Они торопятся. Почему – неважно, сейчас этот фактор времени – его козырь. «И ничего вы мне не сделаете. Вы – ненастоящие. Вы миф. Вас вообще никогда не было, вы тупая придумка».
Мантра не очень помогла. Хотя Андрей никогда не верил в эту самую Гэбню, считая ее грязным конъюнктурным враньем, потому что знал довольно много о том, как же оно тогда было, и страшно оно было, но не так, – но она сидела вот здесь. Перед ним. И угрожала. И даже имела власть, необъяснимую, а потому страшную.
И как же Андрей сейчас ненавидел тех, кто это чертов миф породил и выкормил! Тетрадка Фомина стояла перед глазами – тот раздач о материализации идей. Вот она, идея, сидит. Радуется. Нет, если только удастся выпутаться из всей этой истории, вытащить Фоминых, тогда кое-кто усвоит, что за порожденные тобой мифы надо отвечать.
Пальцы снова шустро побежали по столу, на сей раз оставляя за собой лужицы, словно тающий сургуч. Губы раздраженно заплясали, обретя какую-то противную тягучесть, сползли набок, потекли по щеке. Шипение. Пальцы быстро уползли, растягиваясь, как прилипшая к сукну жвачка, и весь собеседник на мгновение исчез во тьме. У Андрея волосы зашевелились на шее. Черт, давно пора было подстричься… Собеседник снова возник, он снова улыбался, но губы уже не текли, и пальцы почти не пиявились. И говорил он уже гораздо увереннее.