Самоход. «Прощай, Родина!»
Шрифт:
Стреляла одна батарея. Расчеты гаубицы работали слаженно, разрывы звучали каждые десять-двенадцать секунд.
У некоторых ополченцев сдали нервы: они заметались по траншее, выскочили на поверхность и были убиты. Страшно, кажется – после очередного взрыва обрушится стенка траншеи или окопа и тебя заживо погребет под массой земли. Но надо было пересилить себя, ведь только земля укроет от осколков.
Артналет продолжался минут десять, но разрушений он натворил много. Избы в деревне были разрушены все, в рядах ополченцев появились убитые и раненые. Один тягач «Комсомолец», получив повреждение
Как обычно после налета, немцы начали атаку. Первыми заметили танки ополченцы и забили тревогу.
– Танки! – пронеслось над траншеями.
Теперь ополченцами командовал политрук.
Расчеты заняли боевые посты у орудий. Немцы, полагая, что пушки подавлены артогнем, шли широкой полосой. За ними в бронетранспортерах ехали пехотинцы.
Виктор поймал в прицеле T-III. Все наступающие танки были этой модели, и ЗИС-30 справлялась с ними легко.
Командир батареи приказа на то, чтобы открыть огонь, не отдавал, желая подпустить танки ближе, и Виктор в душе возмущался. Из пушки можно было поразить T-III с дистанции прямого выстрела, метров с восьмисот. Но танки были уже в полукилометре, и в прицеле хорошо были различимы кресты и запасные траки на лобовой броне.
– Огонь! – прозвучала долгожданная команда.
Виктор выстрелил в лоб корпуса и увидел попадание. Танк встал и задымился. Из его люков начали выбираться танкисты, но они не его цель.
Рядом горел еще один танк, подбитый второй самоходкой.
Но и противотанкисты обнаружили себя. В прицел Виктор видел, как T-III, остановившись, поворачивает башню, наводя орудие. Немцы стреляли с коротких остановок – так точнее.
– Готово! – закричал заряжающий, клацая затвором.
Виктор сразу выстрелил, целясь в башню. Счет шел на секунды – кто кого, и Виктор успел первым. Башню сорвало с корпуса мощным взрывом, из погона корпуса вверх взмыло пламя, видимо – снаряд попал в боезапас.
Один из танков выстрелил бронебойным снарядом и угодил в гусеницу и каток тягача. Самоходку сильно тряхнуло – удар снаряда был достаточно мощным. Тягач лишился хода, но орудие и расчет были целы, и пушка продолжила вести огонь.
Виктор обнаружил танк, стрелявший по пушке. После выстрела с остановки он вновь двинулся вперед и держал направление именно на самоходку. Ну да, не хотел подставлять борт, полагая, что лоб корпуса или башню пушки не пробить. Немцы не сталкивались с применением новых 57-миллиметровых пушек и считали, что русские ведут огонь из 45-миллиметровой пушки.
Виктор сильно разочаровал немецких танкистов. Он подвел марку прицела под нижний срез башни и выстрелил. Ничего не произошло, танк продолжал движение.
А заряжающий уже вбросил в казенник новый снаряд.
Виктор решил выстрелить еще раз – уже в лоб корпуса, но в этот момент танк задымил и встал. Ни один танкист из горящей машины не выбрался.
И вдруг командир орудия закричал:
– Влево доверни двадцать, влево! Мать твою, танк прет!
За поединком Виктор перестал следить за полем боя, и один из танков подошел совсем близко, дистанция была метров двести. Он почти непрерывно вел
Танк на ходу раскачивало, и пулеметчик не мог точно прицелиться, хотя он явно целил по пушке.
Виктор стал быстро крутить штурвал горизонтальной наводки. Вот уже в прицеле виден крест на броне.
Танк и пушка выстрелили одновременно. T-III стрелял осколочно-фугасным снарядом и угодил в кабину тягача. Легкая, противопульная броня в 10 мм не выдержала попадания снаряда – ее разворотило.
Близкий взрыв оглушил, сбросил Виктора с сиденья наводчика на землю. Но железные части тягача и пушки приняли удар осколков на себя, и Виктор уцелел. Он не был ранен, но в ушах звенело, и он ничего не слышал.
Поднявшись на четвереньки, Виктор повернул голову. Танк, стрелявший в них, горел.
Сделав над собой усилие, Виктор поднялся и увидел – рядом с тягачом лежали тела расчета. Из всех номеров уцелел только он один.
Повернувшись всем корпусом, он увидел еще и то, что вторая самоходка была разбита. Батарея прекратила свое существование.
Он окинул взглядом поле боя. К траншеям ополчения прорвался один-единственный танк, и сейчас он утюжил окопы, давя бойцов. Вот из одного окопа вскинулась рука, и на моторное отделение танка упала, разбившись, бутылка с зажигательной смесью. Вспыхнул огонь.
Сначала танкисты не почувствовали пожара, но потом, во время разворота, двигатель заглох. Виктор этого не услышал, он увидел – гусеницы не вращаются, а из моторного отсека уже валит черный дым. Танк, многотонная железяка, в которой и гореть вроде бы нечему, сгорает за несколько минут. Немного промедли экипаж – и он сгорит вместе с машиной.
Люки распахнулись, и из танка стали выбираться танкисты. Но ополченцы не дали им спастись, прицельным огнем из винтовок они расстреляли всех.
Немецкая пехота, видя поражение танков и лишившись их поддержки, стала отступать. Из траншеи по ним не стреляли – слишком мало ополченцев осталось.
Понемногу звон в ушах прошел. Виктор озирался по сторонам, пытаясь понять, что ему делать. Пушки нет, расчет погиб… Идти в траншею? Или искать комбата? Жив ли он?
Покачиваясь, он направился к машине взвода управления – замаскированная, она стояла в лесу.
Комбат был здесь. С забинтованной головой, он сидел на подножке кабины и курил папиросу. Подняв голову на звук шагов, он увидел Виктора и удивился:
– Жив? А я уж подумал, что вся батарея полегла. Ты как?
– Контузило, отошел уже. Снарядом тягач и пушку разбило, думал – оглох.
Виктор уселся на землю – в голове была пустота.
Комбат встал с подножки:
– Пройду по позиции. Может быть, кто-нибудь из наших и остался жив…
Виктор так и остался сидеть. Сколько времени прошло, он не знал.
Комбат вернулся, покачал головой:
– Все убиты. Я документы собрал, у кого смог. От некоторых просто куски тел остались.
Отчитываться перед подчиненным было необязательно, но комбату хотелось выговориться. Он был морально раздавлен быстрой гибелью батареи и растерян. Связи с командованием нет, да если бы она и была – батарея как боевая единица перестала существовать.