Самоходчики
Шрифт:
Они десант высадили 10 июля на Сицилии, потом занимались с итальянскими войсками, заключали договор. А что касается Европы, её севера полуострова Нормандии, то они не спешили, во-первых, из-за того, что не заинтересованы были, во-вторых, и побаивались. Они помнили Арденны – как немцы дали в зубы там.
Мы желали, чтобы они скорее второй фронт открывали. Мы немножко были информированы, что наше руководство настаивало открывать, а они ссылались – не готовы. Они потом-то армаду подготовили такую, что кораблей, самолетов там было много.
Что запомнилось из встреч с местным населением, когда Вы шли на Запад?
Нас встречали конечно как освободителей, обнимали, целовали.
В Польше было двоякое отношение к нам. Там была Армия Людова и Армия Крайова. Крайова Армия не была заинтересована помогать Красной Армии – мы были такие же враги, как и немцы. Но они в открытую-то боялись вступать в бой с нами. Армия Людова помогала. А жители? Жители по-разному, но там была проведена хорошая агитация немцев, что, если советские войска войдут, значит у вас колхозы будут. И вот первый вопрос нам, когда заходишь в село: «Будут ли у нас колхозки»? (Смеется.) Отвечали, что сами будете решать. Они наслышались от западных украинцев и западных белорусов, что значит колхозы: все отбирают, да еще репрессируют – в общем, Берия здорово помог немцам и всем нашим противникам. В 39-м когда освобождали, то сразу расстрелы начались, репрессии – разве это дело? А Прибалтика? Прибалтика сразу от нас отвернулась – стреляли в спину отходящим войскам. Хотя политруки нам говорили другое; я несколько раз лекции слушал, вот обрадовались освобождению – какое там обрадовались, когда сейчас все памятники уничтожили. Я только одну литовскую дивизию встретил за всю войну на правом фланге 48-й армии Романенко на Курской дуге, а больше они переходили целыми корпусами на сторону немцев.
Вы сами это видели или слышали, как они сдавались в плен?
Да, слышал. Видеть-то не видел.
Что запомнилось из встреч с немецким населением?
О, те были напуганы! Там были лозунги такие: «Смерть или Сибирь»! Это когда вначале входили. А Сибири боялись, морозов. Дальше когда к Одеру подошли, то там были другие лозунги: «Победа или смерть»! И рисовали красноармейские головы с костями, – в общем, в таком духе. В результате большинство населения уходило, редко кто оставался.
Когда мы Кенигсберг взяли, Пилькален взяли, наш полк остановился где-то в господском дворе Маулен. Немцы планировали десант Курляндской группировки в Восточной Пруссии на Балтийском побережье. Когда сигнал такой поступил, я ротой командовал Т-34-85. Мне приказали выйти вместе со стрелковым батальоном десанта и занять город Раушен, теперь Светлогорск. Мы ночью проскочили туда – ни одного жителя, мертвый город. А там берег высоченный, метров сто наверное, курортное место: дорожки бетонные, спуски змейками к морю. Мы вырыли окопы для основных позиций и запасных и отбивали атаку бронекатеров и еще у них какие-то небольшие корабли были вроде разведки. Три танка у нас сожгли, но мы два катера потопили и потом немцы ушли.
Мы прогулялись, посмотрели. В центре города, как сейчас помню, водоем большой квадратной формы – он может сейчас сохранился, я не знаю. И ни одного немца. В других городах также было.
Как вообще Вам показалась Европа по сравнению с Россией, Украиной?
Я в Германии не воевал, я воевал только в Восточной Пруссии. Значит что? Цивилизация выше. Смотрите, крестьяне не сбежали и мы с крестьянами общались. У них хозяйственность какая: двигатель дизельный стоит на хозяйство, он все делает – и молотит, и муку мелет, и корм для скота готовит. Все на двигателе – разные приспособления включает и пошел, пошел, пошел. Это первое. Во-вторых, у нас Мичурина расписали, чуть ли не бог какой. А у них там каждый крестьянин мичуринец: зерно пшеницы крупнейшее-крупнейшее, на чердак зайдешь, вот такая толща насыпана зерна (показывает руками какая. – А. Б.). Вишню скрещивают со смородиной простые крестьяне. Асфальтированные дороги такие, что можно к любому населенному пункту по асфальту доехать.
Наши три солдата изнасиловали двенадцатилетнюю немецкую девочку по имени Кристель. Командир полка приказал мне провести расследование, а у меня словаря не было, представляете? Мне надо про Берлин спросить, так я через Владивосток. Это как, это как. Пришел, поздоровался с Анной, матерью ее. Я, пожалуй, там два дня провел, чтобы расспросить – это слово не знаешь, так в обход. Провел это расследование и поинтересовался, как у них жизнь-то идет. Знакомятся также как у нас, на вечеринке там, туда-сюда, женятся. Но когда муж уяснил, что ему надо разводиться с женой, то он не имеет права разводиться с ней до тех пор, пока не найдет ей другого мужа.
Показывали мне церковную книгу Kirschbouch такая толстая и там ведется родословная нескольких веков: такой-такой-то умер тогда-то и печать сверху большая церковная на каждом листе удостоверяет эти сведения. Анна курит папиросы, я спрашиваю почему она курит: «Warum Sie rauchen»? Она говорит, что начала после смерти мужа и не может бросить. Везде у них чистота, порядок, все лежит на месте, не то что у нас, все разбросано – по городу пройти позорно. Заглядываю в хлев – скот стоит ухоженный.
Солдаты ничего про их жизнь не говорили – предпочитали молчать, хвалить нельзя было ничегнемецкого в то время. И я помалкивал. Я написал рапорт командиру полка о результатах расследования – а чего им, по пять суток гауптвахты дали и все.
Были эти изнасилования, позорно это так, что говорить не хочется. Жора был у нас Грачев, москвич, командир самоходки. Когда вошли в Гросоттенхаген, то остановились там заправить самоходки, боеприпасы взять. А войска-то ушли вперед и старшина один ведет сотни три немок. Жора выбрал самую красивую и увел в дом. Все там сделал, а через несколько дней у него закапало. Так врач полка его выручил, что это старая болезнь открылась – а то штрафной батальон. Был приказ такой, что если прихватил болезнь, то в штрафной батальон отправляют. Поэтому прикасаться к немкам было опасно. Насиловать их я не мог нравственно.
Какое отношение было к личному оружию и танку?
У меня был пистолет, а у всех остальных револьверы «наганы» и были два автомата ППШ на весь экипаж да трофейный пулемет как всегда у меня. Самоходка была для меня дороже, чем танк. Некоторые говорили, что у танка пулеметы есть, а у меня всегда пулемет был. Мы самоходку берегли, как невесту обслуживали: своевременно отрегулировать, почистить, посмотреть контакты. Когда на днище подтекало, то протирали, убирали, но старались находить место откуда подтекает – может, при заправке пролилось.
Когда Вы служили на КВ и на самоходках, какое у Вас было обмундирование?
Хлопчатобумажное цвета хаки, летом пилотка, в бою шлем. Зимой давали ватные брюки, телогрейку и на это одевали комбинезон в бою. Иногда давали валенки и шубы, но не всем хватало. Это было как правило в обороне, когда долго стоим на одном месте. Этой формы хватало до госпиталя, а там меняли все. Моя мама прислала мне крестик, когда я учился в училище челябинском. Я его положил в карманчик, потому что нельзя было показывать. Где-то после ранения заменяли обмундирование и крестика не стало. Сожалел конечно. А она, когда я заехал в 46-м году ненадолго, по пути из Ленинграда в Свердловск домой, говорит: «Вася, ты остался жив, потому что я за тебя Богу молилась». Вот так.