Самолет без нее

23 декабря 1980 г., 00.33.

Аэробус 5403 «Стамбул — Париж» провалился в воздушную яму. Меньше чем за десять секунд он едва ли не отвесно ухнул вниз почти на тысячу метров, но снова выровнялся. Большинство пассажиров спали. Они мгновенно пробудились — с отвратительным ощущением, какое должен испытывать человек, задремавший на ярмарочной карусели.

Хрупкий сон Изели прервали не толчки самолета, а крики пассажиров. К турбулентности и воздушным ямам она привыкла — не зря уже три года работала стюардессой на международных

— Изель! Изель! Просыпайся! Тут такое творится… Мы в снежную бурю попали. Командир говорит, видимость нулевая. Займешься своими пассажирами?

Изель напустила на себя нарочито невозмутимый вид — ей ли, бывалому асу небес, впадать в панику из-за таких пустяков? Она поднялась с кресла, одернула пиджак, подтянула юбку, секунду полюбовалась на свое отражение в экране выключенного монитора — ни дать ни взять турецкая куколка! — и двинулась направо, в свой отсек.

Разбуженные пассажиры больше не кричали, просто сидели и смотрели на нее — не столько испуганно, сколько удивленно. Самолет продолжал раскачиваться. Изель шла по проходу, стараясь улыбнуться каждому:

— Все в полном порядке. Причин для беспокойства нет. Просто мы попали в небольшую снежную бурю над горами Юра. Меньше чем через час будем в Париже.

Изель вовсе не вымучивала из себя улыбку. Мечтами она уже была в Париже. Они задержатся в городе на три дня, до самого Рождества. Целых три дня во французской столице! Три дня полной свободы! При одной мысли об этом она радовалась, как девчонка.

Обходя пассажиров, она поочередно задержалась возле мальчика лет десяти, вцепившегося в бабушкину руку; молодого клерка в мятой сорочке (она была бы не прочь назавтра столкнуться с ним где-нибудь на Елисейских Полях); турчанки в съехавшей на глаза, по всей видимости, из-за резкого толчка, чадре; нахохлившегося старика, сидевшего с зажатыми между колен ладонями и бросавшего на нее молящие взгляды…

— Все в порядке. Волноваться не о чем.

Изель спокойно шла по проходу, когда аэробус снова резко накренился. Послышались крики. Молодой парень в правом ряду с аудиоплеером в руках дурашливо воскликнул:

— Выполняем мертвую петлю?

В ответ раздались робкие смешки, но их мгновенно перекрыл громкий плач младенца. Ребенок лежал в переносном кресле прямо перед Изель, в паре метров впереди. Девушка пригляделась: совсем кроха, месяца два-три, не больше. Девочка. В белом платьице в оранжевый цветочек и вязаной шерстяной кофточке.

— Нет, мадам! — решительно произнесла Изель. — Нельзя!

Мать малышки, сидевшая сбоку, уже расстегивала ремень безопасности, собираясь взять ребенка на руки.

— Прошу вас, мадам! — твердо повторила Изель. — Вы должны оставаться пристегнутой. Это требование безопасности. Это…

Мать не только не ответила ей — она даже не повернулась в ее сторону. Склонилась над люлькой, свесив вниз свои длинные волосы. Младенец заплакал громче.

Изель немного растерялась, но двинулась вперед.

Самолет снова ухнул в воздушную яму. Три секунды падения. Наверное, еще тысяча метров.

Кое-кто из пассажиров коротко вскрикнул, но большинство сидели молча. Словно онемели. Они уже поняли, что шараханья самолета нельзя объяснить простыми порывами зимнего ветра. От толчка Изель упала на бок, локтем въехав в плеер парня из правого ряда, от чего у того перехватило дыхание. Даже не извинившись, она поскорее поднялась на ноги. Прямо перед ней продолжала заходиться плачем трехмесячная девочка. Мать уже расстегивала ремень безопасности на переносном кресле…

— Нет, мадам! Говорю вам…

Изель выругалась про себя — колготки поехали. Машинально одернула юбку. Вот ведь невезуха! Да уж, если кто и заслужил три дня и две ночи развлечений в Париже, так это она.

Дальнейшее произошло очень быстро.

На краткий миг Изели почудилось, что плачу младенца вторит такой же плач, доносящийся откуда-то слева, дальше по проходу. Серого нейлона ее колготок коснулась трясущаяся рука парня с плеером. Пожилой турок одной рукой обнимал за плечи свою жену в чадре, вторую просительно протягивая к Изели. Мать, наконец распутавшая ремни на детском кресле, тянулась к плачущему ребенку.

Это были последние картины, запечатлевшиеся в мозгу стюардессы перед тем, как аэробус врезался в гору.

От удара Изель швырнуло метров на десять вперед, к дверце аварийного выхода. Ее прелестные, затянутые в черный нейлон ножки переломились, словно у пластмассовой куклы, надоевшей своей склонной к садизму малолетней хозяйке; хрупкую грудь расплющило о металл; угол дверцы врезался ей в левый висок.

Изель умерла мгновенно. В этом ей повезло.

Она не видела, как погасло освещение в салоне. Не видела, как самолет, сминаясь, словно жалкая банка из-под кока-колы, рушился на лес, ощетинившийся деревьями, по одному валившимися под его весом и тормозившими его безумное падение.

Когда лайнер, она не почувствовала, как в воздухе запахло керосином. Не испытала рвущей тело боли, доставшейся на долю двадцати трех пассажиров, сидевших в передней части аэробуса и принявших на себя сокрушительную силу удара.

Она не закричала от ужаса, когда загорелся салон, превращенный в ловушку для еще остававшихся в живых остальных ста сорока пяти человек.

29 сентября 1998 г., 23.40.

Теперь вы знаете все.

Кредюль Гран-Дюк поднял перо и пустым взглядом уставился в прозрачную стенку огромного вивария. Пару секунд смотрел на отчаянные метанья «арлекина» — стрекозы, за которую всего три недели назад заплатил две с половиной тысячи франков. Редкий вид. Одна из самых крупных в мире стрекоз, точная копия своих доисторических предков. «Арлекин», длинным телом выделявшийся из десятков судорожно копошащихся сокамерниц, перелетал от стенки к стенке, снова и снова безнадежно тычась в стекло. Тюрьма. Ловушка.