Самолет подбит над целью
Шрифт:
– А мы сейчас к нашим зенитчикам пойдем. Выведаем, когда им труднее вести огонь по самолетам. Тогда ясно будет, как лучше заход на цель строить, - решил капитан Бахтин.
– Ну что ж, это только на пользу. Идите, - согласился Емельянов.
После ужина капитан Бахтин, лейтенант Карлов и сержант Долаберидзе вместе вышли из столовой. Вместе направились они по темной улице станицы Барабанщиков в свои общежития. Неполный месяц тускло освещал домишки с темными, наглухо занавешенными окнами, Дым из печных труб медленно, струился вверх и, растекаясь где-то на высоте, туманил звездное небо. Крепкий мороз предвещал на завтра хорошую погоду.
Летчики шли молча. Каждый думал о своем. Они уже свернули на протоптанную в глубоком снегу тропинку, которая вела к общежитию напрямик, через развалины разрушенных домов и небольшие завалы щебня, когда Карлов неожиданно спросил у Бахтина:
– Иван Павлович! Вы летали сегодня над Сталинградом?
– Летал. А что?
– Да вот идем мы сейчас по развалинам, и представился мне Сталинград. Я тоже вел сегодня эскадрилью над городом. А ведь от города одно название осталось. Здесь, в станице, хоть половина хат уцелела. А там? Горы битого кирпича да кое-где одинокие стены с такими дырами и провалами, что в них самолет пролететь может. Огромная рана на земле...
– Карлов умолк и после небольшой паузы добавил: - А я бывал в Сталинграде до войны.
– Глубоко вздохнув, он задумался, вспоминая что-то далекое, радостное.
– А по-моему, Георгий, - не скоро ответил Бахтин, - эти уцелевшие стены стоят на земле словно памятники. Да, да, именно памятниками величия, стойкости кажутся мне эти стены. Ведь сколько бомб и снарядов обрушил враг на город, сколько шрамов выбито на каждой из стен, а они выстояли. Кончится война. Снова отстроят город. Быть может, станет он лучше, чем был раньше. Но я бы выбрал самую крепкую, самую прочную стену и оставил бы ее стоять на берегу Волги. Пусть напоминает она нашим детям, как отстаивали мы свою землю.
– Бахтин взглянул на Карлова, потом на Долаберидзе и продолжал: Еще хочется мне, чтобы ни один фашист не удрал из Сталинграда, хочется заставить пленных гитлеровских солдат отстроить то, что они разрушили... И чем больше уничтожим мы завтра "юнкерсов", тем быстрее задохнется армия Паулюса,
– Ради этого стоит постараться, - согласился Карлов,
– Эх, и влупим завтра сальским летунам!
– воскликнул Долаберидзе, подкручивая черные усики. Он поскользнулся и тяжело навалился на Бахтина.
– Ну и медведь же ты, Долаберидзе, - еле удержавшись на ногах, сказал тот.
Вместе с Карловым они рассмеялись. Дальше пошли молча,
– Ты что, кацо, замолчал?
– спросил Бахтин,
– Я тебя, как отца родного, лублу, а ты меня медведем назвал, надулся Долаберидзе.
– Да ты что! Никак обиделся?
– удивился Бахтин.
– А ты думал, тебе всо можно?
– Брось, кацо, я же тебя тоже люблю, - И Бахтин, встав на цыпочки, обнял своего обидчивого друга.
Они уже подошли к общежитию, где жил лейтенант Карлов, Бахтину и Долаберидзе нужно было идти дальше,
– Пойдем к нам, - пригласил Карлов товарищей, - я вам на баяне поиграю.
– Нет, Георгий, надо отдохнуть перед вылетом, - отказался Бахтин.
– Да... жалко рана вставать нада, а то пошел бы. Харашо, Георгий, играешь, - Долаберидзе дружески хлопнул его по плечу.
– Ну, пойдем, варабэй адиннадцать, - обратился он к Бахтину.
Друзья улыбнулись. "Воробей одиннадцать" - позывной капитана. Во время полета в наушниках часто можно было слышать торопливую скороговорку:
"Я - воробей одиннадцать. Я - воробей одиннадцать. Как меня слышите? Прием".
– И летчики в шутку звали иногда Бахтина "Воробей одиннадцать".
Попрощавшись с друзьями, Карлов открыл дверь и сквозь клубы пара вошел в общежитие. Это была большая деревенская хата с двумя окнами и низким потолком. Ярко горели три керосиновые лампы "летучая мышь". Справа, вплотную прижатые к стене, тянулись сбитые из досок нары, на которых бугрились аккуратно заправленные одеялами матрасные тюфяки. За длинным столом, у самых окон, задернутых черным коленкором, сидели несколько человек. Двое играли в шахматы, другие забивали "козла" и при этом с такой силой стучали костяшками, что на шахматной доске подскакивали фигуры, а один, пристроив маленькое зеркальце на самом краю стола, брился.
Увидев командира эскадрильи, летчики встали. Здесь были "старые", уже воевавшие воздушные бойцы, о чем красноречиво говорили ордена, сверкавшие на их гимнастерках. Только двое шахматистов на днях прибыли в полк из летной школы и считались молодыми. Правда, всем им - и молодым, и старым едва перевалило за двадцать. Поэтому двадцативосьмилетний Георгий Карлов и по возрасту, и по облику резко выделялся среди летчиков своей эскадрильи.
– Ну, топорики, что повскакивали? Садитесь!
– разрешил Карлов. Он присел на нары и начал стягивать унты.
"Топорики" - шутливое выражение командира эскадрильи. Перенял он его еще в летной школе от своего инструктора, который называл так курсантов за их неумение держаться в воздухе.
Окончив в 1939 году летную школу, Карлов сам стал инструктором в Мелитопольском авиационном училище и тоже начал называть некоторых курсантов "топориками". Произносил это Карлов всегда в шутку, ласковым голосом, и никто на это не обижался.
Летчики сели на придвинутую к столу скамейку.
– Сыграли бы что-нибудь, товарищ командир, - попросил сержант Семенюк, намыливая щеку.
– Можно и поиграть, - согласился Карлов.
Он снял с себя комбинезон, натянул унты и встал, расправляя под ремнем гимнастерку. Кто-то уже вытаскивал из-под нар баян.
– А петь будете?
– спросил Карлов..
Не дожидаясь ответа, он уселся поудобнее на табурет, растянул меха и, склонив голову набок, ухом почти касаясь баяна, как бы прислушиваясь к протяжным звукам, заиграл.
Раскинулось мо-ре ши-ро-ко, И волны бу-шу-ют вдали...
Первым подхватил знакомую мелодию Анатолий Семенюк. Затем, прибавился еще чей-то тенор, и вот уже разноголосый хор громко пел:
Товарищ, я вахты не в силах стоять, - Сказал кочегар кочегару...
Переборами заливался баян. Песня брала за душу:
Напрасно старушка ждет сына домой, - Ей скажут, она зарыдает...
– А теперь нашу, полковую, - предложил кто-то, когда прозвучал последний аккорд.
В быстром темпе заиграл командир эскадрильи, и грянула песня штурмовиков шестьсот двадцать второго полка, рожденная у берегов Волги: