Самосвал
Шрифт:
— У-у-у-уа!!!
Брат улыбается, треплет его по голове, и разрывает конверт. Вынимает купюру в сто долларов — и это все, на что ты расщедрился из пяти-то тысяч, думаю я, — и сует Матвею.
— Спасибо, — говорю я.
— На мороженое, — застенчиво говорит брат.
— Се! — ласково говорит Матвей, потрогав банкноту.
— Что? — спрашивает брат.
— Деньги, — устало перевожу я.
— Ага, — улыбается брат и засовывает деньги ребенку в карман.
— Се! — говорит брат. — Се, бродяга!
Матвей смотрит на него с восхищением.
1. Папа — ты-ты, да, ты, иди сюда.
2. Тётя — все еще тетя.
3. Дядя — типа тети, но больше и не такой красивый.
4. Баба — бабушки, обе.
5. Тпруа — теперь только
6. Бррр — автомобиль, транспортное средство, и теперь уже даже самокат.
7. Ка — сковорода, казан, кастрюля, картошка, каша, мед.
8. Си — сыр, сок, суп.
9. Ситы — цветы.
10. Ав — собака.
11. Мау — кошка.
12. Га-га — гуси.
13. Га-га — утки.
14. Ко-ко — курица, яйцо.
15. Го-го-го — лошадь; а ну, покатай меня, как в детстве, старик.
16. Ауо-айя — тебя к телефону, можно, я сниму трубку?
17. Кохь — кофе.
18. Сёка — как щекой была, так и осталась.
19. Гол — мяч.
20. Пия-пия — мышь.
21. Пай — упал.
22. Ай — горячо, жуть.
23. Ие [10] — все еще Ира.
24. Пкап-пка — дождь.
25. Пока — пока.
26. Кука — кукла.
27. Как-как — часы.
28. Сета — Света.
29. Се — теперь уже не только деньги, но и фен.
30. Кеки — кексик.
31. Кар — ну да, ворона.
32. Пя — пять.
10
Далась тебе эта Ира, сынок, раздраженно говорю я, достал ты меня уже ей, но он только и делает, что долбит меня с утра до вечера — Ие, Ие. Это просто невероятно, считаю я, потому что прошел почти год как он ее видел, и я ее видел, а мы оба ее не забыли: во многом благодаря Матвею, чего уж там, исключительно из-за него, потому что я бы о ней и через месяц не вспомнил, девушка-то она красивая, и человек, может, хороший, и сжимать умеет ого-го как! Да только я чересчур устал для того, чтобы в кого-то правда вцепиться. Тем не менее, я слышу «Ие, Ие», каждый раз, когда мы вспоминаем море, а вспоминаем мы его каждый раз, когда видим песок, каждый раз, когда видим солнце, каждый раз, когда видим воду, каждый раз, когда видим девушку с длинными волосами, каждый раз, когда видим девушку, каждый раз, когда видим бумажку, каждый раз, каждый раз. Я бы и рад позвонить ей, но, знаешь, малыш, женщины такой своеобразный народ… Наверняка она обиделась на нас с тобой, мы ведь за год так и не удосужились с ней встретиться, а последний раз звонили ей месяца три назад, а какой женщине, даже если она юная девушка, понравится, когда ее летом потрахают на пляжу пару раз, а потом ускользают от встречи, тут что хочешь в голову полезет, какие угодно мысли, может, он меня избегает, думает она, а поскольку она еще и молода, она наверняка так думает, и решает, что ж, еще один, который попользовался да забыл спасибо сказать, и наверняка у нее уже есть кто-то другой, поэтому, Матвей, мальчик мой, перестань ныть это «Ие, Ие», и пошли из парка, уже холодает. Я, так и быть, позвоню ей раз, один только раз, но если она не вспомнит меня с первого раза, и мне будет страшно неловко и обидно, и ей будет просто неловко, то, чтоб тебя, виноват в этом будешь ты, понял? Мне смерть как надоело звонить женщинам, которые меня забыли, я за тридцать, бля, лет кому только не звонил так, испытывая нередкие приступы отчаяния и депрессии, и ни одна толком меня не вспомнила, ни одна, я, конечно, утешаю себя мыслью, что они, сучки, так мне мстят — ну, сам понимаешь, я когда-то обошелся с некоторыми из них некрасиво, теперь они мстят мне, мелко и больно, как только умеют женщины, мстят, но самое страшное, думаю я, если они мне не мстят, а правда я для них даже не воспоминание, а воспоминание воспоминания. Звучит красиво, сынок, но, поверь, на деле ничего приятного в этом нет, а есть только боль и пустота, вроде той, которую мне оставила твоя мама, да будут благословенны ее длинные волосы, которые она остригла и которые для меня всегда с ней, даже когда ее уже нет рядом с нами. Аллилуйя, малыш, аллилуйя, давай воспоем хвалу твоей маме, ведь она оставила мне тебя, наверняка, как только женщины умеют, с целью мелко и бестолково отомстить, а получилось-то все совсем не так, получилось, что мы с тобой друзья не разлей вода, и даже призрак твоей мамы нас теперь объединяет, а вовсе не стоит между нами прозрачным стеклом, которое отгородило нас с тобой в московском отеле — ты помнишь? ну и задница у нее была, ого-го! — от зимы и метели, от снега, выпавшего весной, ну что за сумасшедший город эта Москва, и что за люди в нем живут, если они согласны подставлять голову снегу в апреле. Снег в апреле… Бог ты мой. Единственный положительный момент я, положим, вижу в этом только благодаря ассоциациям с Рождеством, великим католическим праздником — а твой папа был католиком до тех пор, пока не задумался о догмате насчет непогрешимости Папы Римского и не счел его вызывающим в первую очередь для Бога, — который тоже осыпан ватой, который тоже осыпан елью, который тоже осыпан снегом. И, глядя через стекло на снег, глядя в стекло на отражение спящего тебя на гостиничной кровати, глядя на отражение обнаженной Оли и обнаженного себя, я думал о Рождестве и о том, что, возможно, когда-нибудь мы с тобой и позвоним Ире, так хорошо обошедшейся с нами тем летом. Так что, прошу тебя, перестань ныть это «Ие, Ие», ты же знаешь, как я не люблю нытья, и собирай свои игрушки, собирай машинки, собирай самосвал и посмотри в мои глаза своими, печальными и всезнающими, как у Бога, и поцелуй меня, пожалуйста, вот умница, молодец.
33. Се — сердце.
34. Хма — блин, опять сломал.
«Дорогой Николай!
Ей-богу, такой удачи как вы у меня в этом году не было, а я, без ложной скромности, в день растолковываю по пять-шесть снов, несмотря на то, что требует это серьезной вдумчивой работы, по тяжести сравнимой разве что с трудом каменотеса в шахте. Говорю так не ради красивого сравнения: я ведь когда-то и правда был каменотесом. Многое снится людям, Николай, но чтобы им приснилось, будто они кому-то снятся…
11
— квитанция на оплату получена почтой обратно нераспечатанной, с пометкой на конверте «миражи не башляют». (Прим. бухг.)
Знаете, дорогой друг, размышляя над вашим сном, я прочитал множество литературы и даже обратился к своему Учителю, который давно уже бросил практику, осев в Гималайском предгорье. Разумеется, мы общались астрально: это я предвосхищаю вопрос, как именно можно связаться с Гималайским предгорьем. Нет, конечно, ни телефонов, ни почты там нет. Но для нас с Учителем это вовсе не помеха. Я вышел в парк рано утром и посмотрел на Солнце. Оно толкнуло своим лучом Учителя — ведь для Солнца все мы равны, все мы стоим на поверхности большого блина, который оно не успело испепелить 5 миллиардов лет назад, — и он обратил ко мне взор.
Я спросил его: человеку приснился сон, что он снится. Как мне растолковать его. Учитель ответил: ляг поспи.
Я так и сделал.
И мне приснился сон, удивительный сон. Я и еще кто-то — их было много — стояли и смотрели на огромную Луну, а потом оказалось, что и не на Луну вовсе, а на Землю, с синими-синими океанами и четко очерченными материками. Тогда я понял, что, по-видимому, умер и стою на Луне с другими духами. Совсем рядом с Землей был виден Млечный Путь, и на нем лежала огромная ладонь. Затем я увидел Господа Бога. Это была Его ладонь, и Он, Бог, был молодым чернокожим мужчиной. Может быть, еще и гомосексуалистом, но я не уверен. Узнать это можно было, только спросив, а у меня язык отнялся. Итак, Бог это негр.
Меня это не раздражало.
Бог долго глядел вдаль, а потом обратился к нам. Он опустил свое лицо к нам, я обернулся, и увидел, что стою один, а за мной — огромные многоэтажные дома, очень много домов, и Господь берет их в ладони и дует на каждый дом. И тогда огни дома гаснут, начиная с окон квартир, находящихся под самой крышей. Мне обязательно надо было попасть под выдох Бога, и я полетел к домам, но не успевал, хоть Он делал все это медленно, а потом я все-таки успел, и заплакал от того, как мне стало хорошо, когда на меня дышал молодой чернокожий Господь, и чуть не проснулся, но решил, что посмотрю, что же в этих домах.
А там не было квартир, только маленькие каморки, ярко освещенные, и в каждой было по несчастному, убогому существу — там были сумасшедшие Бедлама, которых лечили, избивая дубинками и окатывая ледяной водой, были кошки, издохшие от парши, дети, умершие от голода, женщины, убитые мужьями, муравьи, раздавленные жестокими детьми, и еще много, много существ. Бог выдыхал на них и их комнатки гасли.
Я понял, что это был конец их мучений — выдох Бога.
И я подумал, уже когда проснулся и решил плюнуть на очарование сна, что сон этот был чересчур правильным, символическим, и его можно продать в “Сторожевую башню", но мне не хотелось этого делать. Не хотелось совершенно правильно, потому что, когда я решил все-таки принять этот сон во внимание, то понял, что еще не проснулся, и рассуждаю о том, верный сон или нет, будучи еще в состоянии сна.
И тогда меня осенило.
Вас нет, Николай. Вы — сон. Чей-то мираж.