Самосвал
Шрифт:
— Ты живешь один? — спрашиваю я.
— Нет, недавно женился, — охотно отвечает леопард-на-бицепсе, — с ней мы все обсудили, она согласна.
— Как она выглядит?
— Похожа на Оксану, — честно признается он. — Волосы длинные…
Мы молчим, глядя в разные стороны. Будь тут Оксана, она бы тоже не глядела ни на кого. Матвей тоже о чем-то думает, уставившись в одну точку. Поймал точку, так это называется, да, милая?
— И вот еще что, — тихо добавляет он, — она тебя не любила.
— Знаю, —
— Она тебе говорила? — смотрит он на меня с надеждой, ему хотелось бы, чтобы я был раздавлен до самых кишок.
— Нет, — отчасти вру я, — просто догадывался.
— А-а-а-а, — разочарованно тянет он.
— Все равно, — пожимаю плечами я, — не хочу тебя злить, но ведь почему-то она не ушла от меня к тебе.
— Мужик, — улыбается он, — только и исключительно потому, что я ее не позвал. Потрахивать потрахивал, но в жены брать не собирался. Я уже сказал почему. Мы были слишком разные.
— Тем более, — говорю я, — зачем тебе ребенок от женщины, которую ты всего лишь потрахивал?
— Зачем себя мучить? — спрашивает он. — Ты же, глядя на ребенка, вспоминаешь ее.
— Тот же самый вопрос я адресую тебе, — парирую я.
— Она меня любила, поэтому никакие воспоминания о ней меня не мучают, — объясняет он.
Он прав, и крыть мне нечем.
— Ты отлично знаешь, что он — мой сын, а не твой, — говорю я.
— Да, — говорит он.
— Он чересчур похож на меня, — пожимаю плечами.
— Само собой, — говорит он. — Признаю это.
— У тебя не выгорит, — говорю я.
— Выгорит. Ты не думай, что это повод оставить его тебе, то, что он твой сын. Экспертизу я куплю. Попечительский совет куплю. Всех на свете куплю, и мальчика признают моим сыном, хоть он и вылитый ты. Ну похож. Ну и что? Верить-то надо документам, бля, а не глазам.
— Ну да, — улыбаюсь я.
— Ну вот и все, — улыбается он. — Все, малыш. Это дело одного месяца от силы, понимаешь?
— А потом… — машинально говорю я.
— Мы уезжаем в нормальную страну, где я ращу мальчика, — заканчивает он, самодовольно улыбнувшись, и я смеюсь.
— В чем дело? — спрашивает он резко.
— Ты похож на лошадь, — давлюсь я, — правда. Только сейчас заметил.
— Благодари Бога, — холодно говорит он, — что у тебя на руках ребенок. Иначе я бы тебя просто раздавил, бля. Наступил бы…
— Как лошадь, — хихикаю я.
Он молча привстает, и я затыкаюсь.
— Даю тебе последний шанс, — наглею я, — объяснить мне, почему ты хочешь заполучить ребенка.
— Ладно, — он с сомнением смотрит на меня, но все же решается, — скажу. Понимаешь…
— Ну? — тороплю я.
— Он — единственное, что от нее осталось.
Мне снова нечем крыть. Мы подзываем официантку, та кладет счет рядом с пакетиком от палочек, которые Матвей так и не доел.
— Дядя, — вежливо говорит малыш леопарду-на-бицепсе, — дя-яяя-дя.
— Папа, — ласково говорит он Матвею.
— Папа, — говорит Матвей, тыча в меня рукой, — паааа-па.
Я задираю подбородок.
Если ты со мной, то кто же против меня?
* * *
— А комнатка у вас почему-то маленькая…
Закусив губу, я открываю дверь в кладовку. Две пожилые мрази из попечительского совета района Ботаника, город Кишинев, планета Земля, вертятся юлой по моему дому. Будь здесь не-убрано, они бы смели все с пола своими старыми, длинными, неопрятными юбками. Проклятые суки! Та что постарше, лет пятидесяти, с ужасной яркорозовой помадой на морщинистых губах, помладше вообще без макияжа: даже не знаю, кто из них страшнее. Меня от обеих воротит.
Как и их от меня.
Они особо не скрывают, зачем пожаловали, поэтому мне, по сути, наплевать, что я услышу. Единственное, что я сделал, так это вылизал весь дом, как кошка задницу. Ни одной соринки не найдут. Вдобавок я выбрит, и одет в новые джинсы и белую — гламурную, как шепчутся стамбульские проститутки, приехавшие домой в Кишинев на уикенд, — кофту, которую мне купила… Конечно же, Оксана.
— Странно, — поджимает губки одна из попечительских потаскух, — в доме ни одной фотографии вашей покойной супруги…
И к этому я готов, поэтому широко распахиваю комод, забитый фотографиями Оксаны.
— Не хочется, — объясняю я, — чтобы ребенок расстраивался, глядя на нее все время. Обычно я любуюсь фотографиями жены, когда Матвей ложится спать. Смотрю всю ночь и, бывает, плачу.
— У вас неуравновешенная психика? — радостно восклицает вторая и что-то черкает своим сраным карандашом.
— Железная, — говорю я, — но ведь мужчине нужно иногда поплакать. Когда все дела сделаны, и никто не видит. Ахиллес, например, плакал, Уленшпи…
— Покажите холодильник! — перебивают они меня.
Матвей, главное сокровище, из-за которого началась эта война местного значения, сидит на диване в ярко-красной рубашечке, красивый, как ангел, и, судя по тому, что притих, срет. Я подмигиваю ему и подсовываю книжечку с Золотым петушком поближе, после чего веду старух на кухню. Холодильник полон еды, а детской едой, с гордостью признаюсь я сам себе, он был полон всегда. Даже когда было совсем плохо. Я еще раз благодарю Бога за то, что этот, бля, рейдерский накат на моего сына начался после того, как я нашел работу. Посети они нас тремя месяцами раньше, испуганно думаю я, когда приходилось продавать вещи на тираспольском рынке, Матвея могли бы забрать прямо во время первой проверки. Суки!