Шрифт:
Самоубийца, который решил жить долго
Маленькая тюрьма на зоне, именовавшаяся помещением камерного типа, куда под Новый год, по оперативно-режимным соображениям, кум(*начальник оперчасти — жарг.) закрыл злостного нарушителя режима содержания по кличке Суицид, насчитывала всего шесть камер и находилась в полуподвальном крыле административного здания колонии строгого режима. Для кума так было спокойнее. В личном деле у Су стояли красная и чёрная полосы, означавшие: склонен к побегу и к самоубийству, и такой неспокойный зек был на зоне персоной нон-грата. На счету у Суицида был всего один удачный побег из следственного изолятора и несколько попыток свести счеты с жизнью. К
Когда-то, очень давно, Суициду пришлось провести около года в Матросской Тишине, где было мало еды и свежего воздуха. Но очень много свободного времени и книг. В этой московской тюрьме находилась самая старая тюремная библиотека и Суициду попадались уникальные экземпляры с дореволюционными штампами и буквами «ять». Но беда была в том, что он сидел в экспертизной камере, в ожидании обследования, где мало ценилась литература и, в следствии этого, большинство книг были в плачевном состоянии. Обложки были затерты временем и людьми так, что нельзя было прочитать название и автора. Корешки растрёпаны, а самое главное, не хватало страниц. Большинство сокамерников не были большими книголюбами и использовали книжные страницы не по прямому назначению, указывать которое было бы сложно с точки зрения ценителя литературы.
Попавший в руки потрёпанный томик Суицид внимательно осматривал, тюремным клейстером, предназначенным для изготовления игральных карт, ремонтировал переплет, а дальше, по своему обыкновению, шел на прямое преступление. Он перечитывал книгу несколько раз, вживался в роль автора, дописывал недостающие страницы от руки на тетрадных листах, и вклеивал вместо недостающих. Если он читал эту книгу раньше и помнил содержание, то придерживался официальной версии. Незнакомые произведения реставрировал на свой страх и риск. Вряд ли у него получалось лучше, чем у классиков, но сокамерникам нравилось его творчество. Когда ему пришлось дописывать «Мартина Идена», Суицид долго не мог войти в образ Джека Лондона и неверно описал самоубийство главного героя. Перечитав, остался недоволен, вырвал вклеенные страницы и переписал заново. На следующий день его не устроил и этот вариант. За неделю это произошло несколько раз и стало почти навязчивой идеей. Выручил Суицида розовощекий, жизнерадостный актер Владимир Долинский, привлекавшийся за какие-то валютные махинации. Суицид хорошо помнил его по фильму «Барон Мюнхаузен», где Долинский играл священника. Но, видимо, плохо вжился в образ и нарушил одну из десяти заповедей «Не укради».
Не суши голову, старик, - сказал он Суициду на прогулке. - Мартин Иден утонул.
Можешь поподробней? - попросил Суицид, - для меня это очень важно. Постоянно об этом думаю и не нахожу себе места. Не могу понять кто виноват в его смерти.
Долинский сбил пепел сигареты, и немного подумав, сообщил:
Мартин Иден ночью прыгнул за борт корабля который шел в океане. Он держался на воде настолько долго, насколько ему хватило сил. Но участь его была предрешена. И виновным в его смерти был Джек Лондон.
После прогулки тюремный библиотекарь открыл кормушку и прокричал:
Смена книг.
«Странный человек был этот Джек Лондон,» - подумал Суицид и со смешанным чувством расстался с «Мартином Иденом».
С того времени он больше никогда не дописывал чужие книги. Решив, что, может быть, когда-то настанет и его час. Суицид стал пристально изучать биографии писателей, взявших на душу смертный грех самоубийства, полагая что в каждом литературном герое есть частица судьбы автора.
Самыми яркими были Ромен Гари, Эрнест Хемингуэй и Антуан де Сент Экзюпери. У этих разных людей было много общего. Все они любили женщин, были военными летчиками и выдающимися писателями. Судьба наградила их талантом и они были ее баловнями. И, тем не менее, свели счеты с жизнью самостоятельно. Суицид не мог понять почему американец Хемингуэй, автор жизнеутверждающего произведения «Старик и море», застрелился на Кубе из ружья? Почему красавец русско-еврейский француз Гари, дипломат и близкий друг генерала де Голя, написавший роман «Вся жизнь впереди», оделся в парадную форму, а чтобы кровь не испачкала орден Почетного легиона, натянул на голову купальную шапочку и выстрелил себе в висок? Почему француз Экзюпери вылетел в последний полет над Средиземным морем и сознательно прошел точку невозврата, с таким расчетом чтобы вернуться на аэродром не хватило горючего? Были ли знакомы эти люди между собой? И, быть может, это какой-то чудовищный сговор или мистификация? Или просто совпадение. Хотя, такая смерть Экзюпери — это свойственный Суициду плагиат, его предположение, которое невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть.
С некоторой долей вероятности можно было допустить, что Экзюпери пошел тем же путем, что и Мартин Иден. Они оба выбрали себе могилу на морском дне. Разница была лишь в том, что один из них рассчитал, что рано или поздно закончатся силы, а другой точно знал, что для спасенья не хватит топлива. Это туманное умозаключение давало возможность предположить, что Джек Лондон, написав автобиографическое произведение «Мартин Иден», тоже думал о преждевременной смерти, и между ним и Экзюпери можно провести параллель.
По своей сути Суицид был жизнелюбом, но ему очень не хотелось доживать век свой до глубокой старости и видеть, как некогда упругое, сильное и гибкое тело превращается в развалину. При тщательном анализе, он пришёл к выводу, что самоубийство и побег - суть одно и тоже. Только в очень высокой степени. Именно этот последний побег дает абсолютную независимость.
«В жизни каждого человека рано или поздно наступает момент, когда нужно перестать просить Господа о долголетии. Иначе, когда-то, прийдется просить об обратном», - думал он.
Помещение камерного типа раньше называлось бараком усиленного режима, в сокращении БУР. Но какому-то чиновнику из тюремной системы название показалось неблагозвучным и эта предпоследняя карательная инстанция, за которой маячила только крытая тюрьма, стала именоваться помещением камерного типа. На этом прогрессивное волеизъявление высокого тюремного начальства иссякло и в ПКТ Верхневартавской колонии строгого режима все осталось по-прежнему. Та же летняя духота, и холод зимой, та же скудная пайка, и те же два безликих прапорщика в каптерке на входе в узкий тюремный коридор. Этих вертухаев никто и никогда не называл по фамилии. Зеки прилепили им прозвища Суета и Маята. Псевдонимы настолько точно отражали их сущность, что даже сослуживцы не называли их иначе. Правда, бывало, что коллеги в слове Суета меняли первую букву и получалось не совсем благозвучно и цензурно, но еще более образно и убедительно. Низкорослые, кривоногие Суета и Маята, были похожи друг на друга, как голодные дни в штрафном изоляторе и были воплощением тюремного однообразия.
В подчинении прапорщиков числился косоглазый Нижне-Тагильский татарин, по кличке Небалютись, отбывающий срок за двойное заказное убийство. Татарин был шнырем*(дневальный — жарг.) и в его прямые обязанности входила уборка коридора, каптерки и подсобных помещений. А самое главное, он «сидел» на черпаке. Шнырь Небалютись три раза в день, с двумя бачками в руках, ходил на лагерный пищеблок за чаем и кашей, и доставлял продукты в каптерку. Первыми пробу снимали Суета и Маята. После них трамбовал Небалютись. Все, что оставалось шнырь ставил на тележку, катил ее по коридору и раздавал зекам. Каша была сварена на воде и ее полагалось по одному черпаку на брата. Зеков это не устраивало и они срывали злость на шныре.