Самозванец Стамп (сборник)
Шрифт:
— Не сегодня-завтра нас ожидает встреча с другим Разумом, существами другой цивилизации. Я не стараюсь предвосхитить место встречи. Будет ли это Магелланово облако, Марс или пустыня Гоби (протестующий шум в зале) это вопрос, я бы сказал, чисто технический. Но в момент такой встречи возникнет проблема связи. Я говорю про связь языков и знаков. Как найдем мы важнейшие смысловые точки соприкосновений? Может быть, попытаемся втолковать нашим новым знакомым наипростейшие понятия, глаголы, так сказать, потребительского смысла — есть, дышать, одеваться, пить, глотать? Увы, все они могут оказаться недействительными и непонятными для организмов с другой системой обмена веществ. Или начнем с личных имен? Боюсь, что все эти клички — Вилфред, Карлос, Хатаяма, Ян, Платон — излишни для существ, которые замечают индивидуальные отличия каким-либо девятым чувством. Самодовольные математики предлагают завязать непринужденный разговор с марсианами при помощи алгебраических теорем и геометрических фигур. Но я не думаю, что «пифагоровы штаны» придутся впору
Я беру на себя смелость предположить, что математика, как система численных абстракций, вовсе не обязательна для познания (негодующий шум в зале). Весьма вероятна другая система познания, основанная на других способах абстрагирования. Мы не знаем всех возможностей Разума.
Так где же найти нам звено, способное соединить любые разумные существа любых населенных миров? Я утверждаю, что есть такое звено, есть такой ключ к единению братьев по Разуму. Это Труд, Созидание, Творчество! Процессы, единые для всех разумных структур! Бездеятельная плесень или беспомощный сгусток протоплазмы не может мыслить. Зачем плесени разум, если она никогда не сможет превратить свою мысль в нечто осязаемое? Разум как самоцель — несуществующая бессмыслица. Разум рождается в труде и для труда. Элементы творчества, знаки созидания, действия, труда — вот средство общения во Вселенной, звенья, соединяющие все ступени разума…
Элиот Стамп шел по залу, направляясь на свое место. Заметив меня, он остановился, наклонился и сказал шепотом:
— Моя фамилия Стамп!
После столь многозначительного, но малосодержательного заявления он удалился. В дверях зала мелькнул струящийся черный костюм.
Лишь в гостинице, отдыхая, я понял его полушутливую фразу. Стамп — это по-английски «обрубок», «пень».
Пень старого Флота!
Я никогда больше не встречал Элиота Стампа. Кстати, в официальных списках делегатов съезда космолингвистов фамилия Стамп не значилась, и многие респектабельные делегаты возмущались, что председатель предоставил слово самозванцу. Или, что, по их мнению, и вовсе граничило со скандалом, — писателю-фантасту.
II. НЕПРОЧНЫЙ, НЕПРОЧНЫЙ, НЕПРОЧНЫЙ МИР…
Непрочный, непрочный, непрочный мир…
…Путешествие началось в подвале. Опасное путешествие через весь Большой Город. Ему вручили огромный неуклюжий сверток, и, когда он взял его в руки, он стал преступником. Его наспех обучили мерам предосторожности: каких улиц избегать, как вести себя при встрече с агентами Службы Безопасности, что отвечать на возможном допросе… Хотели дать провожатого, но он отказался. Зачем? Двое подозрительнее. Опасность, поделенная на две части, остается опасностью. Это все равно, что прыгать с моста… вдвоем. Вместо одного утопленника будет два. И только. Пусть уж лучше он потащит через весь город страшный груз, останется наедине с неуклюжим ящиком, где лежит ЭТО.
…Какой же все-таки неудобный сверток! Дьявольски неудобный! Будто он весь состоит из углов. Когда держишь его на коленях, острые углы вонзаются под мышки, твердое ребро раздавливает грудь, а руки, охватившие сверток сверху, деревенеют. Да, руки совсем занемели…
Но пошевелиться нельзя, обратишь на себя внимание. И без того всем мешает твой ящик. В вагоне подземки тесно, как в банке с маринованными сливами. Он любил маринованные сливы. В детстве. Теперь нет настоящих слив. Теперь главная пища — галеты «Пупс». В вагоне все жуют эти галеты. Их жуют всегда. С утра до ночи. Знаменитые ненасыщающие галеты «Пупс». Заводы, синтезирующие галеты, работают круглые сутки. «Галеты «Пупс» обновляют мускулы, разжижают желчь и расширяют атомы во всем организме…» Как бы не так! Здесь простой расчет — выгоднее продать железнодорожный состав дряни, чем автофургон настоящей еды… Во рту галеты тихо пищат «пупс… пупс…» и тут же… испаряются. Словно раскусываешь зубами маленькие резиновые шарики, надутые стопроцентным воздухом…
Проклятый сверток сползает с коленей. Руки онемели и словно чужие…
У его отца были камни в почках. Старинный благородный недуг. Сейчас редко кто им страдает. С какой гордостью мать готовила горячую ванну, когда отца одолевал очередной приступ. Пусть все знают, что ее муж болен исключительной, благородной болезнью! Про галеты «Пупс» не скажешь, что они ложатся камнем на желудок или другие органы. Можешь сожрать пятифунтовую пачку галет и тут же вновь почувствовать зверский аппетит. И жажду. Кругом все жуют пищащие галеты и облизывают сухие губы. Он знает, о чем мечтают пассажиры подземки — на ближайшей станции броситься к автоматам, продающим напиток «Пей-За-Цент». Напиток не утоляет жажды, его пьют в огромных количествах, автоматы торгуют порциями по два галлона каждая, жаждущие подставляют под коричневую струю бумажные ведра…
Сверток все же сполз с коленей… Ужасная неосмотрительность!.. Уперся острым углом в чей-то живот, обтянутый зеленым плащом… Только этого не хватало!
Кен Прайс почувствовал, что владелец зеленого плаща пристально разглядывает его. Он ощущал этот взгляд кожей лба и кончиками ушей. Взгляд, тяжелый, как свинцовая плита, и пронзительный, как фары полицейской машины. Прайс втянул живот, стараясь запихнуть ящик куда-то себе под ребра, прижался к спинке дивана, страстно желая уменьшиться в размерах, сплющиться в лепешку… О ужас!.. Обшивка свертка! Она лопнула!.. Сейчас все
Тот, в плаще, все еще протирает очки, ему теперь не до подозрительных свертков. Зря перепугался! Ясно, что этот, в зеленом, не имеет касательства к Службе Безопасности. Не такие же они дурни, чтобы напяливать на своих агентов быстротускнеющие очки.
Обшивка свертка!.. Прайс похолодел. Как он мог забыть про нее! Обшивка треснула сверху и сбоку и расползается на глазах у всех! Еще секунда — и конец!.. Нет, нет! Все в порядке! Все идет хорошо! Ведь он завернул ЭТО в кусок старой брезентовой накидки, которой его дед прикрывал свой грузовичок. Только снаружи ЭТО обернуто в быстрорасползающийся однодневный мешок, а внутри — надежный брезент. Отличный кусок брезента, теперь ему цены нет, достался по наследству, другой кусок дед завещал Мэди. Старый брезент надежно скрывает содержимое свертка.
И все же надо сделать еще одну пересадку. Замести следы. С безразличным видом стоять возле двери и выскочить в последний момент, когда поезд уже трогается. Потом повторить эту процедуру в обратном порядке: дождаться, пока все не войдут в вагон, и прошмыгнуть между створками закрывающейся двери. Если никто не устремится за тобой, значит слежки нет. Так его учили там, в подвале.
Прайс сошел у Сентер-ринга и пересек платформу. Прозевал первый поезд, дождался второго, услышал сигнал к отправлению, помедлил еще секунду и, когда створки дверей начали сближаться, ринулся в вагон. Неожиданно навстречу ему выскочил замешкавшийся толстяк. Прайс попятился, пошатнулся и, желая удержать сверток от падения, инстинктивно выставил его вперед на вытянутых руках. Створки двери зажали ящик и выдернули его из рук Прайса. Состав тронулся рывком. В какое-то мгновение Прайс успел заметить, что сверток больше чем наполовину свисает снаружи вагона. Мелькнул красный огонек в хвосте состава, и мрак туннеля проглотил вагоны. Прайс бросился бежать по перрону вслед поезду. Его толкали. Он разбивал толпу. Перрон кончился. Поезд уносил сверток. Уже ничего не соображая, Прайс соскочил на рельсы. Сзади кричали. Завыла сирена, раскалывая пронзительным звуком плотный и жаркий воздух. Прайс бежал между рельсами. Они казались ему толстыми блестящими змеями, и он боялся, что они ухватят его за ноги. Поэтому он бежал, неестественно высоко подпрыгивая. Сирена продолжала завывать. Прайс заткнул уши, упал, сильно ушибся. Вскочил на ноги и помчался вперед. Сбоку, сверху, снизу мелькали световые сигналы, перемигивались светофоры, ярко желтели надписи. Огни сливались и чертили вдоль тьмы сверкающие линии. Он падал еще три или четыре раза. Элегантные ботинки с быстропротирающейся подошвой расползлись, как кожура гнилого банана. Пластмассовым градом сыпались саморасстегивающиеся запонки и самоотрывающиеся пуговицы. Воротник однодневной рубашки растаял и жирными каплями стекал по спине. Из кармана выскочил быстротеряющийся кошелек. Пояс из быстрогниющей кожи лопнул. Он бежал, спотыкаясь, придерживая одной рукой брюки. Мир непрочных вещей издевался над ним. А рядом бежал страх. Пожирающий пространство грохот обрушился сзади. Его настигал поезд. Но своды туннеля обманули Прайса — грохот возвещал о приближении встречного. Ослепительный свет одноглазой фары парализовал Прайса, ноги прилипли к рельсам, он почувствовал дыхание металла — поезд надвигался и рос. Шквал горячего воздуха отбросил в сторону и спас его. Раскаленная пыль вонзилась в лицо, и грохот умчался.
С трудом переступая босыми ногами, он добрался до следующей станции. Его втащили на платформу. Разгоряченные лица. Как их много! Где его сверток? Подошел полицейский. Штраф? Он согласен, получите деньги… Где сверток? Он сумасшедший? Нет, вот карточка его психиатра, можете узнать… Где сверток?.. Вызвать санитаров? Спасибо, ему уже лучше… Где сверток?..
Сверток принесли. Изрядно помятый, но целый. Старый брезент выдержал испытание. Никто не увидел, ЧТО скрывается внутри. Никто… О боже. Все обошлось!