Самураи. Военная история
Шрифт:
Сражение при Окэхадзама продолжолась всего несколько минут, но это была одна из самых решающих битв в истории Японии. Ода Нобунага оказался в одном ряду с самыми могущественными полководцами и приобрел ценного союзника, поскольку смерть Имагава Ёсимото освободила Токугава Иэясу от вассальных обязательств, и в 1561 г. он присоединился к Нобунага. Все три потенциальных японских лидера отныне сражались бок о бок.
Теперь Нобунага был вынужден принять трудное решение. Дерзнет ли он попытаться достичь успеха там, где потерпел неудачу Имагава? В конце концов он был на одну провинцию ближе к Киото, чем Имагава – от столицы его отделяли только Мино и Оми. Чтобы укрепить свой тыл, он выдал дочь замуж за сына Такэда Сингэна, а в 1564 г. – младшую сестру за Асаи Нагамаса, который контролировал северную Оми. Поскольку Токугава Иэясу пользовался авторитетом в Микава, на его пути оставалась только провинция Оми. Читатель, может быть, помнит, что этой провинцией завладел бывший торговец маслом
Дорога на столицу была открыта; Нобунага был нужен только повод к действию. В 1567 г. он постучался к нему в дверь в лице молодого человека по имени Асикага Ёсиаки. Как следует из его фамилии, это и вправду был богатый улов, поскольку юноша был наследником сёгуната Асикага, который, несмотря на все превратности судьбы, пока еще кое-как существовал. Двенадцатый сёгун Асикага, Ёсихару, отрекся в 1545 г. в пользу своего сына Ёситэру, а затем, видя неизбежное приближение конца своего клана, умер от отчаяния. Жизнь Асикага Ёситэру, который стал тринадцатым сёгуном Асикага в возрасте одиннадцати лет, была сплошной чередой несчастий. Его крепко держала в руках пара изысканных, но злобных заговорщиков, которых звали Миёси Токэй и Мацунага Хисахидэ; в конце концов они предали его смерти и сделали сёгуном его кузена, которого также превратили в марионетку. Ёсиаки избежал сетей заговора, который привел к смерти его старшего брата Ёситэру, и попросил убежища у Ода Нобунага.
9 ноября 1568 г. Ода Нобунага триумфально вступил в Киото, привезя с собой наследника титула, который давно уже утратил всякое значение. Едва ли нужно пояснять, что Ёсиаки стал марионеткой в руках Нобунага, который свел функции сёгуна к исполнению церемоний. Это предоставило Нобунага отличную возможность удовлетворить свою тягу к великолепию, и он отстроил новый дворец для сёгуна и еще один – для императора, который, естественно, был ему за это благодарен.
Пока Нобунага занимался политикой, его союзники и подчиненные ему командиры продолжали уничтожать его врагов. Растущее могущество Нобунага явственно проявляется в кампаниях, когда он наделял всеми полномочиями отдельных военачальников, таких, как Иэясу и Хидэёси. Он, правда, щедро вознаграждал их, но сам факт, что подобные союзы могли существовать и были достаточно эффективны, говорит о том, что в общей неразберихе самурайской политики стала проявляться хоть какая-то лояльность. В кампании, которую Иэясу провел в 1563 г. против монахов Икко, он предстает как молодой воин, дерзкий и храбрый. Икко-икки, о которых мы говорили в предыдущей главе, никому не уступали в своем фанатизме и религиозной нетерпимости. Они выступили навстречу Иэясу при Адзукидзака, укрепив на шлемах таблички с надписью: «Кто наступает, уверен в небесном блаженстве, кто отступает – в вечном проклятии». Дабы проклятие скорее настигло их врагов, они вооружились изрядным количеством аркебуз – предводители Икко были одними из первых клиентов недавно созданного в Сакаи арсенала.
Подвиги Иэясу в этом сражении говорят о том, что век личной доблести еще не подошел к концу. Иэясу вызвал одного из монахов на поединок. Тот ответил оскорбительным отказом, и тогда Иэясу налетел на него на всем скаку. К нему присоединилось еще несколько самураев, и в этой стычке один из предводителей Икко, возможно, тот самый, кто был вызван на поединок, вынужден был ретироваться с двумя длинными зарубками на задней части доспеха, оставленными копьем Иэясу. Когда Иэясу начал преследовать отступающего врага, он почувствовал, как в его доспехи ударила пуля из аркебузы, но это не причинило ему боли, поэтому, решив, что пуля отскочила, он продолжал сражаться. Когда наконец он вернулся в лагерь и стал снимать доспехи, две пули выпали из его рубашки. Будь у стрелка порох получше, Иэясу остался бы в памяти потомков как обычный фанатик – самурай, павший жертвой собственного энтузиазма, и вся последующая история Японии могла бы быть совсем иной. Эта стычка с Икко-икки была столь же малозначащей, как и рана Иэясу. Из всех противников Нобунага самыми беспокойными оказались различные религиозные секты, особенно Икко-икки в их неприступном храме-крепости Исияма Хонгандзи и монахи Энрякудзи на горе Хиэй. Одной из возможных причин такой воинственности монахов было появление на исторической сцене, впервые за восемьсот лет, соперника буддизма.
Когда португальцы прибыли в Японию в 1543 г., они привезли с собой не только огнестрельное оружие. Вслед за торговцами пришли миссионеры. Выдающейся личностью среди них был иезуит, св. Франциск Ксавье. Влияние христианства на самураев – вопрос слишком сложный, чтобы подробно рассматривать его в этой книге, однако некоторые его аспекты стоит отметить. Можно предположить, что одна из причин, по которой христианству удалось совершить столь успешное вторжение, был тот факт, что миссионеры сумели внушить самураям определенное к себе уважение. В 1549 г. Обществу Иисуса едва исполнилось девять лет со дня его основания св. Игнатием Лойолой в 1540 г. Лойола прежде был солдатом, к тому же весьма неплохим, и когда он создавал свое общество, он привнес в него военную организацию, «дабы сражаться за Церковь мечом духа».
Строгая дисциплина и беспрекословное повиновение были теми главными добродетелями, наряду с готовностью идти куда угодно и совершать что угодно по первому требованию, которые позволяли Лойоле говорить о своем ордене как о «рыцарстве Церкви». Для вступивших в орден период посвящения был долгим и тяжелым: только после нескольких лет спартанского воспитания иезуит становился «полностью пригодным». В этом есть некоторая аналогия с воспитанием и ценностями самураев, что, может быть, и дает ключ к загадке первых успехов иезуитов в Японии. Сравнение, конечно, не должно заводить нас слишком далеко, но соблазнительно было бы рассматривать иезуитов как своего рода самураев Папы Римского. В какой-то мере те требования, которые в смысле духовном предъявляли к себе иезуиты, были бы понятны самураям, воспитанным в строгости учения Дзэн. Призыв отказаться от всего мирского, избавить сознание от привязанностей этого непостоянного мира, может с той же легкостью быть применен как к поиску просветления, так и к подготовке к трудам во славу Божью.
Поскольку появлялось все больше новообращенных христиан из числа самураев, уместно было бы задать вопрос: как религия, которая учит любви к ближнему, могла вообще усваиваться людьми, для которых ближний был врагом хотя бы уже потому, что был ближним? Что, например, мог самурай извлечь из заповеди «не убий»? Ответ: то же самое, что и его современники в Европе, то есть почти ничего. Христианский запрет посягать на жизнь не был для самураев великим откровением, ибо одной из заповедей Будды было видеть себя во всем, что живет, и потому не убивать. Как и в других странах, шестая заповедь была переосмыслена и подогнана к существующим условиям. Убийцы сёгуна Ёситэру были одними из первых новообращенных христиан в Киото, а убийство произошло уже после того, как они приняли христианство. Некоторые, конечно, ценили свою новую веру и следовали ее заповедям. Выдающийся пример – Такаяма Укон, даймё Сэтцу, который был обращен после того, как проиграл диспут с иезуитом Гаспаром Вилелой. Он принял крещение со всеми своими домочадцами и стал оплотом христианской веры.
15 августа 1549 г. Франциск Ксавье высадился в Кагосима на южном Кюсю. Он был приветливо встречен местным магнатом Симадзу Такихаса. Их дружба стала взаимной, и Ксавье с энтузиазмом писал о японцах, что они «лучшие из тех, кого мы нашли за все это время, и, мне кажется, что мы никогда не найдем среди язычников другую расу, которая могла бы сравниться с японцами».
До тех пор, пока их миссионерская деятельность ограничивалась Кюсю, миссионерам сопутствовал огромный успех. Все правители острова стремились расширить торговлю с Португалией, они первыми стали использовать огнестрельное оружие, в то время как простые люди охотно прислушивались к проповеди, обещавшей им райское блаженство. Христианство процветало, и среди новообращенных было много самураев. Величайшим успехом на Кюсю было обращение Отомо Сорина, владетеля Бунго, который добросовестно поддерживал новую веру, руководствуясь не только религиозными, но и политическими мотивами.
Вера, таким образом, процветала, а бойня продолжалась. Наиболее причудливый пример совмещения христианского образа жизни с «путем воина» имел место в 1567 г. Сибата Кацуиэ, один из первых военачальников Нобунага, вел кампанию против Миёси и Мацунага, убийц сёгуна Ёситэру. Битва произошла недалеко от города Сакаи, где ведущим католическим авторитетом был отец Луи Фруа. Когда две армии развернулись в боевом порядке друг против друга, Фруа призвал верующих с обеих сторон отслужить торжественную мессу, ибо был канун Рождества. Самураи – христиане вместе пришли на мессу, приготовились принять и приняли святое причастие и, прежде чем разойтись каждый в свой лагерь, принесли блюда с плодами и вкусили от них вместе со святым отцом, «дабы показать, что они едины сердцем». Уходя, они возгласили: «Мы братья во Христе». На следующее утро, в день Рождества, произошла битва. Командиры, Мацунага и Миёси, бежали; всех, кто не сдался, предали мечу.
С этих пор мы все чаще встречаем упоминания о даймё-христианах и даже о целых христианских армиях. Мученичество и гонения были еще далеко впереди, и самураи, которые шли в бой с криками «Йезу!», «Санта Мария!» или «Сантьяго!» и несли крест на знаменах, несомненно, вдохновлялись глубокой и искренней верой. Что до Ода Нобунага, он так и не стал христианином, хотя и оказывал иезуитам существенную поддержку – прежде всего потому, что они могли быть полезным орудием против буддийских сектантов.