Самурай
Шрифт:
Толстяк все больше и больше напоминал выброшенный морем на берег объеденный хищными рыбами труп неизвестного чудовища, становился все более отвратным, из-за чего Вика предпочла больше не любопытствовать, стоя над Максимом, и отошла в дальний конец зала ожидания, но, тем не менее, дыхание оперируемого становилось все увереннее, не таким прерывистым, и даже заметнее были движения грудной клетки, с которой свалился неподъемный груз фальшивой плоти, нафаршированной свинцом и пластиком, очень натурально играющим роль человеческих костей.
Но самое обидное заключалось в том, что все старания Максима
Заключенное в теле толстяка волшебство подходило к концу, часы приближались к двенадцати, глупый принц упрямо продолжал орудовать ножом, а его отвергнутая партнерша бродила по углам и угрюмо гремела обоймой, но вот наступил долгожданный момент, на который никто не обратил бы внимания, если бы в это же мгновение птичье молоко, сыр, пена не рассыпались в летучий прах, подхваченный еле ощутимым сквозняком и развеянный по залу, а знакомый голос сказал Максиму:
— Из тебя получился бы отличный мясник.
На Павле Антоновиче оказался предусмотрительно надет водонепроницаемый комбинезон, явно из того же ателье, что и у Вики, но более строгого покроя, с большими ярко-зелеными пуговицами с торчащими из их середины рыжими кисточками, нашитыми по поясу черными карточными мастями, очень эффектно смотрящихся на ослепительно желтом одеянии, обтягивающим череп капюшоном с двумя пампушками, висящими на разной длины шнурках, и нарисованными по бокам громадными ушами.
С непривычки Максим и Вика впали в ступор, причем их нокаутировал не столько deus ex mashina в лице шефа, сколько его клоунский наряд, освещающий зал ожидания не хуже ртутного прожектора, от которого слепило, и Максим рефлекторно подвинул очки на переносицу, а Вика с расширившимися слезящимися глазами, как будто в них насыпали совок песка, замедленно хлопала левой рукой по несуществующему карману, а правой громко щелкнула предохранителем.
Все еще сидящий в воде Павел Антонович отогнал от себя ладошками обрывки костюма в предыдущей реинкарнации толстяком, став похожим на плещущегося в обычной домашней ванне старикана, сгоняющего хлопья грязи, покрывшие поверхность воды, к сливному отверстию, кряхтя поднялся, осмотрел себя, встряхнулся, сбрасывая капли, и, как фокусник, достал из-за пазухи длинный черный чулок, очень смахивающий на те, которые Максим содрал с Вики. На шефе не было ни царапины. Видимо Павел Антонович знал секрет знаменитого фокуса с распиливанием женщины и прочие его вариации.
— Что вы на меня так смотрите? Не в цирке, работать надо, — буркнул он и кинул чулок Максиму, который не соизволил и рукой пошевелить, чтобы его поймать, отчего кружевная тряпка шлепнулась ему в лицо, скользнула вниз и повисла, зацепившись за пуговицу, и вся сцена напомнила то ли эпизод соблазнения из эротического фильма для геев, то ли сцену ссоры оттуда же.
— А второй? — робко спросила Вика, приходя постепенно в себя, все еще с дрожью вспоминая, как стреляла сквозь любимого шефа, пусть даже и в клоунском одеянии.
— Это для материала, глупенькая, — зловеще-ласково ответил Павел Антонович, и на ближайшие несколько часов запас слов иссяк.
Теперь они больше походили на грибников или скорее на сборщиков трюфелей, учитывая относительную похожесть «трофеев» на эти самые трюфели, никем никогда не виденные, и то, что «материал» раскатился по всему залу ожидания и приходилось бродить по нему, разбрызгивая никак не уходящую воду, заглядывая во все углы и закоулки.
Урожай был хорош, чулок споро наполнялся, угрожающе раздуваясь наподобие объевшегося удава, продолжающего тем не менее, глотать дармовую еду, после чего у него неизбежно наступит заворот кишок или его просто разорвет по швам, но иного выхода не имелось — чулок являлся единственным вместилищем, а попытки Вики отыскать в воде свое бывшее рванье к успеху не привели, так как один ее чулок уплыл в неизвестном направлении, другой, застрявший в окончательно забившемся сливе, состоял из одних дыр, а в нашедшиеся трусики нельзя запихать и помидорины, настолько их хозяйка была узка в бедрах.
Между тем Павел Антонович не оставлял надежды все-таки распознать дорогого гостя и внимательно осматривал каждую находку, заглядывая им в глаза, словно терапевт, ставящий диагноз, задирая губы и оттягивая уши, откладывал те, которые, по его мнению, однозначно не подходили, на стул, а те, в которых он сомневался, запихивал в чулок, но потом, подвигав задумчиво бровями, складывал туда же и отбракованные.
Наконец урожай был полностью собран, упакован, верх чулка завязан неряшливым узлом из которого торчали случайно прихваченные белые волосы, и длинный толстый стручок положен опять же в воду, которая все же постепенно убывала, уже не доходя и до половины бугристой сосиски.
Человечки перед дорогой присели, причем Павел Антонович присел прямо на викин магнитофон, испуганно вскочил, почувствовав под собой ломкую поверхность, повертел у носа расползшийся корпус с торчащими проводками и пробегавшими между ними искорками, покосился на «сосиску» и сунул машинку Максиму. Максим, не сообразив, что тонкий механизм почил в бозе, все же попытался его включить, что удалось не сразу, так как расколотая кнопка никак не хотела лезть в паз, но сильный палец ее расплющил, и магнитофон неожиданно заработал, то есть на нем зажглись индикаторы, остро запахло горелой изоляцией, завыли моторчики, пытаясь прокручивать искореженную кассету, так и не поддавшуюся на их усилия, а из динамика донесся предсмертный хрип окончательно загубленного механизма.
Со шлюзом снова начались приключения. В него во время перестрелки попало несколько пуль, причем так удачно, словно кто-то целенаправленно стремился положить их кучно как раз в гидравлику, расплющить провода и выпустить из системы всю кровь, из-за чего запаковывающий и распаковывающий атомное убежище механизм совсем обездвижил и даже более — намертво застопорился, не поддаваясь на потуги Максима, Вики и Павла Антоновича, скопом ухватившиеся за медное колесо и страшно мешавшие друг другу, повернуть его хотя бы на одну угловую секунду.