Самурай
Шрифт:
Но на этом приключения с надоедливым «Москитом» для Максима только начались. Споткнувшись за какую-то заусеницу на полу и не сумев сохранить равновесия, он колобком покатился по раскаленной сковородке, ровно подрумяниваясь со всех сторон, покрываясь аппетитной поджаристой корочкой, из-за чего на какое-то мгновение в голове произошел сбой программы, а после перезагрузки Максим осознал себя опять лежащим, но уже в обнимку с гладким и каким-то родным и теплым стручком, который Вика все-таки догадалась очень вовремя и очень к месту выпустить из рук.
Продрав слезящиеся глаза, Максим оказался один на один с заслонившим весь окружающий мир зеленоватым жидкокристаллическим экранчиком, по которому черными букашками бежали строчки математической абракадабры и достаточно здравые предупреждения о приближающемся запуске. Бежать от этой штуковины было некуда, да и он подозревал,
Максим выбрал направление в сторону набирающего мощь вулкана, дым из которого неправдоподобно прямым столбом упирался в небо, подался вперед, готовясь к удару, но стручок выстрелил совсем с другого конца, как раз вслед спасающимся Павлу Антоновичу и Вике. Неумелый стрелок вновь упал, «Москит» покатился к кратеру, наматывая на себя вязкий ручей раскаленной стали, опять полыхнуло и мир затих.
Перевернувшись на спину и сев, Максим увидел, что ракета сбила огонь, открывая взору еле бредущего шефа с девушкой на руках, расплывчатые кляксы уцелевших вертолетов и еще одну идеально прямую линию — на этот раз огненную, уходящую за горизонт сквозь громоздившиеся на ее пути небоскребы, для чего ей пришлось проделать в них дыры, завешанные сейчас пыльной кисеей. Он поднялся и побежал, спиной и затылком ощущая, как позади рвутся последние нити, удержавшие мир в неустойчивом равновесии, как они лопаются одна за другой с противным визгом рвущейся струны, напоследок хлещущей точно в глаз, чувствуя, как грудью пробивает тонкие стенки строительных кубиков, из которых и сделан дом, как в лицо врезается скоростной поезд зимнего урагана, загоняя под кожу инъекции здоровенных льдинок, но вот цель уже перед ним, нужно только собрать силы, сгрести их в правый кулак и вмазать им по гладкой шелковой спине.
Они громадными мухами, чувствующими приближение холодов и одуревшие от накатывающих приступов сонливости — предвестников долгой, бесполезной спячки, после которой многие просто напросто не проснуться, в полете ворвались в теплое и безветренное брюхо вертолета, обрушились на пол и раскатились бильярдными шариками по зеленому сукну стола. Дверь за ними автоматически захлопнулась, умная машина, включив свет, стала гнать в пассажирский салон ледяной воздух, видимо подчиняясь сообщениям детекторов о невообразимой жаре за бортом, отчего залетевшие насекомые прекратили даже намекать на признаки жизни, а пар из их рта становился все прозрачнее и реже.
Единственным человеком, на которого мороз повлиял относительно благотворно, была Вика. Она пришла в сознание, вынырнув из невообразимого адского жара и липкого, вязкого болота боли, выбравшись в чудесную прохладу морозильника, пошевелила головой, руками и ногами, насколько это было возможным дли избитого взрывными волнами и выброшенного на берег тела, убедилась в их относительно нормальном функционировании и попыталась сесть. Брюшные мышцы не работали, налитые твердым, застывшим свинцом, который придавливал к полу и не давал им сокращаться, чтобы выполнить даже такую минимальную работу, как поднять тощее тело. Пришлось пойти на хитрость — перевернуться на живот, помогая руками, упереться ладошками в пол, покрытый чем-то пушистым, отжаться, подтянуть ноги и сесть на пятки.
В вертолете горел свет, но Вика не сразу сообразила, что она находится в винтокрылой машине, настолько внутренняя обстановка больше походила на убранство роскошного, аляповатого, безвкусного дворца или пещеры, куда предприимчивые разбойники стаскивали все, что, по их мнению, представляло большую ценность, и поэтому здесь совершенно мирно соседствовали и уживались медные подделки под золото и расставленные на старинных грязных холстах, на которых нельзя было ничего рассмотреть, изящные сервизы и хрусталь, пол укрывался как минимум пятью коврами, постеленными друг на друга, а еще несколько десятков громоздилось по углам, причем этим количество натуральных шерстяных изделий во дворце не исчерпывалось, судя по летающим стадам моли и размерам ее отдельных особей; стенки драпировались в жутко изукрашенный шелк, на кружевные занавески кто-то догадался пришить золотые кольца, цепи, браслеты, отчего те пошли большими дырами, наскоро прихваченными обычной медной проволокой; расставленные картины в богатых рамах никакой художественной ценности не представляли, — на них очень правдиво и натурально были намалеваны представители одного семейства, чье родство выдавали специфические черты умственной отсталости и количество золотых зубов в оскаленных ртах.
Вика чисто автоматически оценила коллекцию, но если это было все, чем владел дорогой гость, то возиться с ним не имело смысла изначально. Пожалуй, окружающая обстановка свидетельствовала о вырождении семейств, правда, не столько умственного, в этом смысле они и так конченные люди и лишь преданность слуг еще как-то удерживают их от переселения на какую-нибудь непрестижную помойку за чертой города, сколько материального — ценность вещей умирала, становилась пренебрежимо малой.
Настоящим богатством владели единицы, но они тщательно скрывали его и их вовсе не считали обеспеченными людьми, поэтому на них было очень трудно выйти, а то, что считалось состоянием, на поверку оказывалось вот таким хламом. Хотя, в чем дегенеративные наследники былого величия еще как-то соображали, так это в технике и вооружении, ведь, в конце концов, от этого зависела их жизнь, и поэтому на стенах разместился внушительный и уже действительно богатый арсенал, содержащий такие редкости, как лучевое и психотронное оружие.
Пока Вика ползала по вертолету, все еще не в силах подняться на ноги, и оценивала трофеи, огонь за бортом стих, обшивка машины охладилась, и кондиционер переключился на режим обогревания, растапливая корочки льда на синих физиономиях Павла Антоновича и Максима.
Отогревшись, Максим однако не торопился просыпаться, мягко и плавно перекатившись из холодной полыньи спячки в теплую ванну сна и оказавшись в странной комнате, очень напоминающей его собственную, если не считать водруженную на кровать ту самую ванну и стоящих вокруг длинных палок, с которых на его помывку, прямо в одежде и с оружием, одобрительно глядели давешние головы дорогих гостей и даже пытались подавать некие советы, которым Максим непременно бы внял, если бы из раскрывающихся ртов доносился хоть один звук.
Из-за этого ему пришлось обойтись без советов, насыпать в горячую воду стирального порошка для одежды, налить жидкого мыла для тела, вытряхнуть из большой бутыли тягучей смазки для оружия, хорошенько все перемешать до образований громадной шапки пены, которая полезла через края ванны на неубранную кровать, сползла на пол и укрыла своей пушистой, рыхлой белизной царившую на земле грязь, превратилась в облако и теперь, мягко покачивая ванну, уносила невозмутимо моющего мылом автомат Максима в полосчатую желтизну засаленных обоев, оказавшихся самым обычным бумажным небом, намазанным с обратной стороны засохшим и крошащимся клейстером с когда-то увязшими там трупиками тараканов и птиц, с прожженными дырами давно потухших звезд, безобразно обугливших окружающее пространство и выставляя напоказ мокрую цементную стену, холодную и мертвую, — край, конец, закат, за которые хода уже не было, и оставалось только два пути — сидеть здесь, шевеля усиками и подглядывать, хихикая, в большие дырки, или вернуться назад с воздушными шариками, которые можно надуть и прицепить в разорванным глоткам дорогих гостей и поговорить с ними по душам, слыша их ответы, выходящие из шариков, которые снова и снова надо надувать, и такая работа действительно не к чему, надо просто стереть мыло с чистого, фырчащего от удовольствия автомата и сунуть его рылом в посмевшего трясти ванну и расплескивать воду, желательно не давая себе времени разбираться, кто в своем праве и кто это вообще такой, очень похожий на помесь Вики и Павла Антоновича.
Единство мира распалось на два лица, и это действительно оказались Вика и Павел Антонович, и Максим действительно пытался сунуть между ними автомат, к счастью оказавшийся надувной игрушкой, покрытой слоем противной, жесткой пены. Продрав глаза Максим увидел, что его коллеги обильно дымятся, а потом и сам ощутил нарастающий жар, словно они никуда не бежали, а так и остались сидеть в эпицентре извержения, наяву галлюцинируя от прихода вулканических газов. Павел Антонович что-то орал, смешно разевая рот, как готовящаяся чихнуть лягушка, но до Максима не доходило ни слова, хотя он прекрасно слышал потрескивание раскаляющейся одежды, дыхание Вики и гул, идущий из-за стенок вертолета. Он решил, что так и надо, и принялся разглядывать склад, но всякий раз, когда его глаза отрывались от лица Павла Антоновича и плыли в сторону, в действие вступала уже Вика, молча щелкая у него перед носом пальчиками, привлекая его внимание к речи шефа, чему он рефлекторно подчинялся, но затем вредные глаза вновь отъезжали до нового щелчка.